Клеопатра

Гримберг Фаина Ионтелевна

В своём трастеверинском жилище она устроила уже несколько приёмов и теперь знала этих «лучших людей Рима», как называл их Цезарь. Она поняла также (а вот это совсем легко и просто было понять), что Цезарь действительно любит своего внучатого племянника. Этот юноша, выглядевший таким хрупким, на самом деле был уже девятнадцатилетним и даже успел приобрести опыт воина! Цезарь с большою теплотой звал его «мой Гай», это было имя молодого человека — «Гай», одно из небольшого набора римских имён... Двоюродный дед уже гордился талантами и деяниями юноши. Гай учился в Аполлонии и был начитан в греческой философии. Ещё не достигнув двенадцати лет, Гай произнёс хвалебную речь на похоронах своей бабки Юлии. В шестнадцать лет он надел тогу совершеннолетнего и принял из рук Цезаря награды во время триумфа, устроенного в честь победоносного

завершения африканского похода. Тогда римляне посмеивались над этим награждением мальчика, который по молодости лет ещё не мог участвовать в военных действиях. Но спустя не такое уж долгое время смеяться над юным Гаем перестали! В испанском походе Цезаря он решил участвовать во что бы то ни стало! И ещё не окрепнув после тяжёлой болезни, с немногими спутниками, по дорогам, где на него и на его спутников могли напасть, он нагнал Цезаря и заслужил его похвалу своей решимостью, а затем и храбростью!.. Когда Маргарита забывала о себе, она даже с некоторым умилением слушала эти рассказы Цезаря о его любимце. Впрочем, она знала, что этот юноша — её враг! Ради этого юноши, своего родича, ради того, чтобы облегчить ему путь власти над Римом и землями, подвластными Риму, ради того, чтобы расширить владения Рима и, следовательно, будущие владения своего внучатого племянника, Цезарь мог приказать убить её и всех, кто прибыл с ней! В лучшем случае Цезарь мог заточить её в какой-нибудь храм, как бедную Арсиною! Но он ведь знал, какая она; и он, конечно, знал, что она сумасбродная, взбалмошная, непоследовательная; и потому он знал, что для него будет лучше всего, если она умрёт! И для его внучатого племянника это будет лучше всего! И может быть, и ещё для кого-то в этом Риме, в этой жалкой пародии на Грецию, на греческую образованность, на греческую манеру одеваться, на греческие стихи, на греческие храмы!..

Клеопатра полагала римлян людьми малообразованными. Их жесты казались ей слишком резкими и нарочитыми. Её раздражали их плащи-тоги с этими жгутами-балтеусами, прикреплёнными к поясу туники... Из этой группы своих трастеверинских гостей она выделила нескольких, представлявшихся ей интересными. Среди них, конечно же, оказался Марк Юний Брут, молодой человек, о котором сплетничали, будто он — побочный сын Цезаря. Впрочем, Цезарь сам пересказал ей эту сплетню. Поверить, пожалуй, было трудно, потому что черты лица Брута имели несколько негроидный характер — слишком выпуклые губы, слишком большие уши и слишком широкое переносье, не говоря уже о чёрно-кудрявых волосах... Цезарь очень дорожил дружбой Брута. А Маргариту смешила эта их важность, когда они принимались рассуждать о греческой философии, кидая друг в дружку имена Аристотеля, Гомера, Платона, Исократа...

Она не понимала, зачем Цезарь поощряет устроение приёмов в Трастевере. Возможно было догадаться, что его власть в Риме не настолько сильна. Быть может, его осудили бы, если бы он отдал приказ убить египтян? Она вспомнила о гибели посольства Вероники. Это ведь, кажется, не вызвало особого восторга у римлян? А тогда ведь было кого обвинить, в Риме жил Птолемей Авлет!.. А что сейчас будет? Что случится? Что задумал Цезарь?.. Теперь приёмы в Трастевере немного напоминали прежние литературные вечера в Александрии. Подавались орехи и фрукты, пили мало. Читали стихи и произносили речи. Возникали даже споры о литературе... Маргарита видела, что Марку Антонию скучновато в её салоне. Иногда он глядел на неё в свои стёклышки. Она тоже взглядывала на него, его лицо виделось ей слишком простым. Его приятели посиживали тихо и тоже скучали. Цезарь уже рассказал ей, что эти Долабелла и Клодий, а также и Марк Антоний, будоражат весь Рим своей разгульной жизнью...

— ...а Долабелла к тому же зять Цицерона!..

Но пока ещё имя Цицерона ничего ей не говорило. Иногда о нём поминали как о судебном ораторе, даже гордились им перед египетской царицей. Но более вспоминали, как изгнал его из Рима трибун Клодий Пульхр, приходившийся родным братом Клодии, которую Катулл воспел в своих стихах под именем Jlecбии... Однажды кто-то — она не запомнила, кто — вспомнил, как Цицерон защитил республику от заговора Катилины... То есть нет, она запомнила, кто! Тицид... Один из друзей покойного Катулла:

— Помните? «Quo usque tandem abutere, Catilina, patientia nostra?..» — «Доколе ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением?» — Но тотчас разговор увял. Стоило ли хвалить речь защитника республики, если республика всё равно уже умерла! Но Клеопатра поняла, что смерть, невозвратность республики ясна всем, кроме этого самого Цицерона!..

Гораздо охотнее говорили о Катулле. Ещё живы были приятели покойного, Манлий Торкват, судебный оратор Марк Целий Руф, Меммий, софист Артемидор... Сам Цезарь вспоминал о Катулле так дружески и снисходительно, как отец мог бы вспоминать о сыне, блестяще одарённом, хотя и непослушном...

— А это помните: «Римлянки, берегите дочерей, старый плешивый развратник возвращается!»?

Все, конечно, помнили! И помнили письмо Цезаря поэту, которое Катулл всем своим друзьям показывал и читал: «Мой милый друг! Найдите для своих творений поэтических другую тему, более возвышенную! Стоит ли насмехаться над старым усталым человеком!..»

Юный Гай Октавиан и его кружок составляли как бы некоторую оппозицию Марку Антонию, тому же Клодию и Долабелле. Этих троих окружала занятная атмосфера скандала. Простоватый на вид Марк Антоний будоражил Рим своими загулами. Долабелла, зять Цицерона, входил в круг противников защитника республики, последнего, быть может, её защитника! А Клодий Пульхр ведь приходился родным братом той самой Лесбии! Тогда ещё разврат не вошёл в такую моду среди римской знати, а все знали, что Клодия-Лесбия — любовница Катулла!..

Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!

Пусть ворчат старики, — что нам их ропот?

За него не дадим монетки медной!.. [64]

Молодого Гая занимали не кутежи и не женщины, а учение. Дважды он привозил в Трастевере своих учителей, ритора Аполлодора Дамаскина и стоика Артемидора Тарсского, изъявляя им всяческое почтение. Клеопатра также с видимым удовольствием беседовала с этими образованными греками... В другой раз Цезарь привёз в жилище Клеопатры некого Гая Саллюстия Криспа, который тоже показался ей интересным собеседником... Гай Октавиан упомянул и о своём друге Горации:

64

Перевод С. Шервинского.

— ...он сейчас в Афинах, учится в академии Платона. Вот стихи Горация тебе, царица, понравились бы. Жаль, что я ничего не помню наизусть. Со временем из него должен выработаться отличный поэт! Если, конечно, он не увязнет в спорах о политике...

Цезарь включился в общий разговор и вспомнил ещё одного юного поэта, Альбия Тибулла:

— А вот и ещё одна будущая гордость Рима! Послушай, царица:

Крепкого лей, вином утоли нежданные муки,

Властный пусть склонится сон к векам усталым моим;

Этой хмельной головы, отягчённой щедротами Вакха,

Пусть не тревожат, пока горькая дремлет любовь.

К нежно любимой моей приставлена грозная стража,

Плотная дверь заперта неодолимым замком... [65]

* * *

Цезарь пообещал ей привезти Цицерона в Трастевере...

65

Перевод Льва Остроумова.

— В сущности, это я вернул его в Рим из ссылки! Он живёт неподалёку от города в своём Тускуланском поместье... Столько переживаний!.. Долабелла ведь развёлся с Туллией, его дочерью, а приданое присвоил, наглец! Потом этот новый брак Туллии, ранняя её смерть, развод Цицерона с молоденькой Публилией...

Клеопатра даже и любила эту добродушную иронию в голосе Цезаря и охотно подхватывала её:

— Я уже давно поняла, что римская нравственность выше всяких похвал!..

— Но если бы ты слышала, как он говорил во время судебных разбирательств на форуме! Дело об убийстве Росция старшего, дело Верреса...