Клептоманка. Надкусанное яблочко
Шрифт:
– Есть у меня одна задумка. Больницу хочу для бедных открыть.
– Чего? – монахиня нацепила окуляры обратно, вглядываясь в лицо Калисы. Шутить изволит?
– Жду одобрения архиерея, говорю. А потом строить новый корпус будем. На десять палат и кабинет врача.
– Вот ты – непоседа, матушка. Чего тебе спокойно не живётся-то? – спросила Евдокия, качая головой.
– А то и не живётся, что в округе врачи только богатых лечат, а бедняки мрут от простой хвори, как мухи от холода. Детишек жалко. Ничего, сестра,
– Опять сегодня в деревню пойдёшь? – осуждающе наклонила голову в бок подруга.
– Пойду.
Калиса закончила с бумагами, раздала указания монахиням и послушницам, полы отдраить, обед приготовить, огород полить, и отправилась в путь. Лучший её ученик, смышлёный не по годам Ванька Кудрявый, на косу наступил, рана не заживала. Как бы мальчишка ноги не лишился или того хуже. Калиса ходила к нему через день, выкраивала время, мази прикладывала, знала какие травки собирать нужно, повязку меняла, житие святых читать приносила. В этих заботах и появилась мысль о больнице.
В деревне днём пусто, гулко, лениво. Даже собаки не лают, спят. Оставались старики да бабы с малыми детьми. Летом все в поле, в работе.
– Здоровья Вам, матушка! Не оставляете нас, – сказала крестьянка, стоя у деревянной лавки, где лежал мальчик. – Поправится наш Ванёк али нет?
В избе пахло свежим хлебом и сырыми пелёнками. В люльке сопел младенец, по деревянному скоблённому до бела полу ползал ещё один карапуз. Калиса наклонилась, погладила малыша, перекрестила.
– На всё воля Божья, – ответила она, распрямляясь. – Молитесь за него и не давайте ходить. Нельзя рану тревожить пока.
– Ох ты, святые угодники! Отец уже ругается. В поле работы много, кажные руки в помощь. Надо же такое приключилось в самый сенокос.
– Молитесь, – повторила Калиса, собираясь уходить.
– И старец так говорит. А нога-то не заживает, – подал голос с лавки Ванька, мотнув упрямо кудрями, надоело лежать.
– Что за старец? – остановилась в дверях настоятельница.
Мальчик и его мать посмотрели с недоумением. Вся округа бурлила, к старцу-отшельнику на поклон ходила. Святой человек объявился, а матушка не знала.
– Старец Козьма. В медвежьей пещере живёт, – ответила крестьянка.
– У чёрной горы, – добавил Ванька. – Вчерась заходил в деревню. Маманя попросила, и он меня благословил.
Глаза мальчишки засияли, словно не старец, а сам Иисус его осенил крестом.
– А что, Евдокия, ты мне главной новости не сказываешь? – строго спросила Калиса, вернувшись в монастырь.
– Какой? – испугалась монахиня, аж в горле пересохло. Все новости она узнавала первой. Неужели мимо неё прошли слухи?
– В деревне говорят, что старец объявился.
– Козьма? – разочарованно спросила Евдокия.
– Он самый.
– Так он уже год как объявился. Сначала в пещере сидел, недавно
– Не слыхала, сестра.
– Чудеса творит. Крестьяне, купцы и всякий сброд души в нём не чают.
– Самозванец или как? – спросила настоятельница.
– Не буду врать, матушка, не ведаю. Хошь узнаю? – встрепенулась Евдокия. Новые задания оживляли её размеренную тихую жизнь.
– Да, хочу. И, если не прохвост, каких нынче много развелось, ну, сама поймёшь, шарлатанов издалёка видно, веди-ка ты его, сестра, к нам в монастырь.
Прошло три дня. Калиса занималась срочными делами. Лето на Урале быстро пролетало, зевнуть не успеешь, октябрь на дворе. Построек много, за всеми следить надобно, где крыша прохудилась, где забор покосился. А ещё земли да угодья объехать, на письма архиерея, жертвователей, попечителей ответить, никого не обидеть, не пропустить. Настоятельница и думать забыла о своей просьбе, когда в келью заскочила запыхавшаяся Евдокия.
– Матушка, не идёт Козьма в монастырь! – выпалила монахиня и плюхнулась на стул.
– И ты будь здрава, сестра, – сказала Калиса насмешливо, сидя перед маленьким зеркалом. Зачесывать непослушные локоны всё также трудно, хоть и волосы уже поседели.
– Ой, прости, ради Бога. Доброе утро.
– По порядку сказывай.
– Козьма, говорю, не хочет идти к нам. Звала я его. Ни в какую, – мотнула головой Евдокия, чуть окуляры не слетели с носа.
– Какой ещё Козьма?
– Старец! Ты что, забыла?
– А-а, старец, – повернулась к подруге Калиса, в глазах-льдинках промелькнула догадка. Вспомнила. – И почему не хочет идти?
– "С Богом я и из пещеры поговорю", так молвил.
– С Богом-то он, вестимо, поговорит. А со мною не сможет из пещеры. Не докричится.
– Не хочет, – развела руками монахиня.
– Не беда. Если гора не идёт к Магомету, Магомет идёт к горе.
– Что за Махомет? – сморщила веснушчатый нос Евдокия.
– Магомет – это я.
– Ты же Калиса, а не Махомет, – растерянно сказала монахиня. С ума сойдёшь с такой матушкой.
– Я сама пойду к старцу. Сама. Посмотреть надобно, святой человек или прохиндей.
Неисповедимы пути господни
Чёрная гора, видимая со стен монастыря, вблизи оказалась покрытой тёмно-зелёными, изумрудными лесами. Калиса вышла из возка, размяла затекшие ноги, огляделась. Набрала тягучий хвойный воздух полной грудью. У входа в пещеру сидела пара нищих. Стояли плошки с едой – подношения. Возница дышал в спину, сестра Евдокия наказала ему не отходить от матушки ни на шаг, мало ли кого в лесу да в горах встретишь, худые людишки рыщут, добычу ищут. Калиса знаком приказала ему остаться, подала нищим и зашла в пещеру.