Клетка для простака
Шрифт:
— Ах вот как, не собирается? — взорвалась она. — А знаешь ли ты, что Мария клянется, будто видела, как ты, стоя над телом Фрэнка, бил его граблями?
— Но это же бред истерички. Он не имеет ни малейшего отношения к делу.
— Не имеет? Как и отпечатки моих туфель?
Последовала пауза, после которой Бренда заговорила жестко и напряженно:
— Ты не знаешь, что произошло здесь, наверху. По крайней мере, ты не удосужился спросить. Поднимаясь к дому, я… я так любила тебя, что ничего не видела перед собой. Как ты бросился мне на помощь, не задав ни одного вопроса, не допуская даже мысли, что я могла это сделать. А знаешь, что я обнаружила
У меня уже возникло такое предчувствие, и я очень беспокоилась. Я знала, что Мария наплетет с три короба всяких ужасов. Что я должна была делать? Если бы я сказала правду, а именно что на корте вообще не было никаких следов, пока я сама их не оставила, они бы мне просто не поверили. Ты сам не поверил. Но если бы я сказала, что настоящий убийца был обут в мои туфли, они не могли бы обвинить тебя. Ты так же не мог бы надеть мои туфли, как человек с Луны. Это все.
Голос Бренды стал еще жестче и сдержаннее:
— Мне жаль, если моя версия представляется тебе такой глупой. Мне жаль, если она не устраивает твой юридический ум. Возможно, я не дала себе времени «взвесить все факторы». Если бы ты видел лицо Ника и слышал, что он говорил, то, возможно, поступил бы так же. После того, что ты для меня сделал, я чувствовала, что умру, если не отведу от тебя обвинение. Когда ты сюда пришел, я думала, ты поймешь. Возможно, я даже ждала слов благодарности. Ты же только и делаешь, что выискиваешь огрехи, и держишься так, будто я тебя предала. Ты не был так щепетилен, когда говорил о фальсификации улик. Отлично. Можешь делать и говорить все, что угодно; но это мои показания, и я буду их придерживаться.
Затянувшееся молчание становилось невыносимым. Бренда надела туфли на высоком каблуке; когда она шла через комнату к окну, Хью слышал, как они царапают натертый пол.
— Извини, Бренда. Я не понял.
— Не важно. Это не имеет значения.
— Конечно же имеет. Кстати, если девушка так влюблена, что ничего не видит перед собой…
— К чему беспокоиться?
Оставалось только одно, и он это сделал. В смятении чувств она стояла, прижавшись к нему, обвив его шею руками, когда заскрипели тормоза полицейских машин, забивших подъездную дорогу; сумерки наполнились громкими голосами, в саду замелькали неясные очертания.
— Возьми себя в руки, — сказал Хью. — Полиция уже здесь. Это наша версия, и мы будем держаться ее.
— Свет зажечь?
— Пожалуй, да.
Бренда поспешно подошла к выключателю и нажала на него. Настенные канделябры с пергаментными экранами озарили бледно-зеленые стены длинной комнаты. Они осветили изысканное старинное серебро, рояль и стоявшую на нем вазу с белыми гвоздиками, глубокие, обитые белым шелком кресла. Осветили они и растрепанного молодого человека без пиджака, и Бренду в коричневой юбке и джемпере, влюбленно ему улыбавшуюся. В это же самое мгновение — словно под действием того же выключателя — в конце сада вспыхнуло белое сияние. Кто-то включил прожектора на деревьях над теннисным кортом. Они образовали дымные нимбы над кронами деревьев и, словно в театре, высветили каждый лист, сияя в просветах между тополями. И через эту ярко освещенную сцену двигались человеческие фигуры. Их было шесть, почти каждый нес футляр с фотоаппаратом. Но внешность одного из вновь прибывших — невероятно крупного и дородного мужчины в черном
— Взгляни-ка, — хмуро сказал он.
— Ну? Что в нем такого? Кто это?
— Последний, кого я хотел бы здесь видеть, — ответил Хью. — Это Гидеон Фелл.
Словно услышав свое имя, доктор Фелл развернулся, как старинный галлон, и, моргая, посмотрел в сторону ярко освещенного дома. Они увидели очки на широкой черной ленте, необъятное красное лицо, сияющее, как у Санта-Клауса, и бандитские усы. С выражением искренней доброжелательности и рассеянности он вошел в сад, двигаясь в направлении ближайшего дерева, на которое и наткнулся бы, если бы констебль в форме не взял его за руку и не вывел на подъездную дорогу. Доктор Фелл вежливо приподнял шляпу — то ли перед констеблем, то ли перед фигурами в окне, это было неясно — и позволил констеблю оказать ему подобное одолжение.
Бренда нервно хихикнула:
— Он не выглядит таким уж опасным. У него дружелюбный вид.
— Да. Многие убийцы были того же мнения.
Молчание.
— Что ты хочешь этим сказать, Хью?
— Только то, что грядет генеральное сражение. И не с кем-нибудь, а именно с этим типом…
— Он проницательнее того, другого?
— Нет, но у него более богатое воображение. Он большой друг Хедли и гроза тех, кто затевает темные дела. Его конек как раз такие дела, как это. Скрести пальцы и моли Бога, чтобы он не связал слишком глубокие отпечатки следов с корзиной для пикников, набитой фарфором. Бренда, нам необходимо найти слабое место.
— Какое слабое место?
— Добрый вечер, сэр, — прозвучал из окна голос, от которого они подскочили. — («Придется прерваться», — решил Хью.) — Мое имя Гейтс, инспектор Гейтс, — продолжал вновь прибывший. — Я ищу доктора Янга и суперинтендента Хедли.
— Они внизу, на теннисном корте. Там, где вы видите свет прожекторов.
— Ах, хорошо, — любезно поблагодарил инспектор Гейтс. — А как ваше имя, сэр?
Хью назвал свое имя, затем представил Бренду.
— Понимаю, — прибавил вновь прибывший. — Значит, вы мистер Роуленд? Возможно, мы вскорости захотим встретиться с вами обоими. Не уходите.
Он кивнул и удалился, но зловещая атмосфера осталась.
— Бр-р-р, — вырвалось у Бренды.
— Да, начинается.
— Тебе не кажется, что он мог нас услышать?
— Нет, конечно нет. Не надо видеть привидения всякий раз, как заскрипит мебель. Они такие же люди, как и мы. Но нам необходимо найти в нашей истории слабое место и подправить его. — И он рассказал ей о подслушанном разговоре. — Хедли заявил, что ты все рассказала здраво и начистоту. За исключением одного пункта, который ты, вероятно, разъяснишь позже. Какого пункта? Где ты поскользнулась? В чем это слабое место?
— Ума не приложу.
Хью ненадолго задумался.
— Подожди-ка, — пробормотал он. — Вторая пара туфель, которую ты носила, была не слишком чистой, а? Твой рассказ о том, что весь день на тебе были одни и те же туфли. Но вспомни: ты играла в теннис на очень пыльном корте. Вторая пара, случайно, не была слишком чистой?
— Нет, с этим все в порядке. Я по меньшей мере два раза играла в теннис в этих туфлях, и с тех пор их не чистили.
— Между этими туфлями есть какая-нибудь разница? Кто-нибудь, например Китти, мог бы сказать, что в шесть часов на тебе были одни туфли, а в восемь — другие?