Шрифт:
Часть
I
1
Резолютивная часть приговора суда
Судья районного суда города Зундий, Кразина О. Ю., при секретаре Бруевой. А. Н., с участием прокурора отдела уголовно-судебного управления прокуратуры города Зундий Онегина Т. Д., защитника адвоката Дотор Л. Э., обвиняемого Громова А. Ф.,
рассмотрев 03.10.20.. года в открытом судебном заседании дело № 54-22/89 об отказе и злостном уклонении Громова А. Ф. 21.09.20.. г. р., уроженца г. Зундий, проходить обязательную военную службу в соответствии с Указом Президента РФ от 7 марта 20.. года «О введении на территории Российской Федерации военного положения» и в соответствии с Приказом Министерства обороны РФ от 1 августа 20.. года «Об изменениях в порядке призыва на военную службу», руководствуясь приведёнными
ПОСТАНОВИЛ:
Громова А. Ф., признать виновным в совершении преступления, предусмотренного ч. 2, ст. 339.1 УК РФ «Отказ от прохождения военной службы в период действия военного положения». Основываясь на показаниях начальника призывной комиссии по городу Зундий, Растиславова А. В., суд принял решение назначить осужденному уголовное наказание в виде тюремного заключения сроком на 6 (шесть) лет.
С учётом общей обстановки в стране, наказание осужденный будет отбывать в тюрьме строгого режима при ГУФСИН по Новосибирской области.
В соответствии с положением от 12 марта 20.. года «О призыве на военную службу в период ведения военных действий», полное отбытие срока наказания не снимает с осужденного обязанности проходить обязательную военную службу в случае, если на момент полного отбытия срока наказания, в стране не будет отменено военное положение.
2
За несколько дней до суда, Громова привели из СИЗО на беседу с председателем приёмной комиссии небольшого города Зундий, в котором он родился и прожил всю свою недолгую жизнь.
Едва женщина-конвоир ввела Громова в кабинет, председатель приёмной комиссии Андрей Владимирович Растиславов предложил ему стул.
Громов вспомнил старую присказку: «Сесть я всегда успею». Но ничего такого не сказал. Молча сел.
– Как у тебя дела, Лёша? Всё нормально? В СИЗО не трогают?
Громов чуть не рассмеялся ему в лицо. Хотя улыбка, в которой сквозило презрение к чужой глупости, мелькнула на его губах.
«Всё ли нормально?! Как устроился?! Ну, блин, ты и фрукт! Это – СИЗО. Не санаторий! Мне там вонь весь нос забила. Я теперь, наверно, даже нашатырь распознать по запаху не смогу! Жёсткая койка. Скрутка, шлёмка, тромбон и весло третьего срока1. А ещё постоянно горящая лампа, которую давно пора сменить, потому что она мигает и гудит. Но когда я об этом сказал тамошнему начальнику, тот ответил, что пока горит – всё нормально. Но все, кто был со мной в камере, уже взрослые мужики, и те постоянно накрывали глаза марочками2, одеждой, да хоть чем, лишь бы этот кошмар эпилептика не бил им по мозгам. А когда я решил завесить лампу простынёй, в камеру пришла матрёна ментовская и чуть ли не бить меня стала. Меня?! Какая-то драная баба?! Никакого простора для вора не оставили, мусора! Хреново у вас там! Прокурор мышей совсем не ловит!»
Эти мысли пронеслись в его сознании быстрым потоком, но ни одной из них он не озвучил.
– Нормально устроился, – весь его ответ.
«Какой смысл рассказывать ему всё? Там все повязаны – что мусора, что служивые. Честь мундира берегут. Если нет жалоб, нет нарушений – то всем хорошо. Знаю я это – видел».
И потом, Громов хорошо выучил один из важных законов того, как следует поступать, если тебя арестовали. Никому ничего не говорить. Ни следователю о том, что ты совершил, совершал или будешь совершать; ни другим полицейским, что добиваются твоего доверия; и с сокамерниками нужно быть осторожнее – не называть имён родственников, не рассказывать о сделанном. Мало ли – стукач попадётся. Вообще, всегда лучше молчать при чужих. Однако, уже в СИЗО соблюдение этого правила давалось ему нелегко – в первую очередь потому, что Громову было очень скучно. На прогулку не выводят, постоянно следят через видеокамеру, так что ничего запрещённого делать не получается. Чуть повернёшься не по уставу – на тебя орут через динамик, говорят, чтобы ты был на виду, и думать не смел ничего такого. Лежишь бревном и загниваешь. Только и слышно, как в голове шумит. Он сам не знал – отчего. Но был уверен, что это слышат и все остальные. Громов считал, что это чёртова лампочка так гудела. Высоко и противно, но не слишком громко.
Устроился он и вправду не так уж и плохо. В камере было не холодно, насекомых он тоже не видел. Мужики попались свои. Когда Громов вошёл, его спросили:
«За что загремел?»
Он и ответил:
«Да ни за что. Я – невиновен», – их такой ответ, в принципе, устроил.
В кабинете военкома Растиславов продолжил разговор:
– Хорошо. Ну, тогда, давай поговорим. Почему так не хочешь служить?
– Не хочу – и всё.
– Давай без детских отмазок. Мы не в школе. Я ведь говорю с тобой как следует. Ты, я вижу, адекватный мужик.
«Мужик. Да – я мужик. Но тебе в сыновья гожусь. И ты мне сейчас будешь что-то втирать про долг, патриотизм и прочее дерьмо. Не надо мне мозги компостировать!»
– Давай поговорим нормально – без дерьма.
– Без дерьма? Хорошо. Отпусти меня. Просто отпусти. Я уже совершеннолетний и давай сам буду за себя решать – куда мне идти и что делать. Я теперь, закончив школу, могу устроиться на полную ставку на завод или ещё куда-нибудь, буду заботиться и содержать своих брата и сестру, буду жить себе тихо. Но только, если ты меня отпустишь. Скажешь судье, что у меня проблема с сердцем или с желудком. Что-нибудь, чтобы меня оставили в покое здесь, без надзора и чужого командования.
Громов не был уверен, что действительно сможет устроиться на работу, даже если и припрёт. И не был уверен в том, что он будет жить тихо. До того, как его арестовали, он занимался перепрошивкой краденных мобильных телефонов, изготовлял поддельные сим-карты. Словом – занимался всем, что только можно было незаконно сделать с техникой. Для парня, у которого по физике была тройка, да и то с натяжкой, и который не обладал глубокими познаниями в других науках – он был в этом деле хорош!
– Боюсь, что не могу Лёша. Все места рабочих на заводе заняты женщинами и стариками. Их туда направляют в первую очередь. И к тому же – когда выяснится обман – возникнут вопросы. Ко мне и к тебе. Почему на самом деле здорового парня признали негодным к службе, когда стране нужны солдаты? И потом – сейчас даже калекам без ног делают протезы за счёт государства и направляют на работу. А туберкулёзникам и сердечникам пересаживают органы. Ты тогда окажешься даже в куда худшей ситуации, чем сейчас.
«Ну да. Но пукан за себя самого у тебя припекает сильнее, чем за меня».
– Тогда, начальник, не о чём нам с тобой базарить3.
– Брось ты этот тон. Что у тебя за неприязнь? Когда за тобой пришёл сержант военкомата, чтобы узнать – почему ты не приходишь на явки по повесткам – что ты сделал?
Громов молчал, смотря в сторону Растиславова, но как бы сквозь него.
– Ты кинулся на него с кулаками. Ведь так было дело?
Громов молчал. Правило.
Растиславов глубоко вздохнул.
– Ты не признаёшь – что сделал нечто настолько серьёзное, верно? Считаешь, что это – нормально. Повезло, что тот сержант не стал подавать жалобу, и это не прошло дальше его личного доклада мне. Об этом знаем только ты, я и он. Но мы решили дать тебе возможность передумать. В суде бы тебя за такое приговорили к большому сроку строгого режима.
На тот момент все в стране понимали – зачем приняли закон о понижении возраста совершеннолетия. Чтобы призвать в армию больше парней и как был уверен Громов, сбыть на пушечное мясо китайцам. Но он не хотел служить. Хоть ради этого и пришлось бы отсидеть срок в тюрьме. Предпочёл бы попасть за решётку, но к своим знакомым, воровским (как он думал) законам. А не чистить книтазы, маршировать на плацу весь день напролёт и не сметь вякнуть что-то в протест командиру. Не говоря уже о том, что он совершенно не считал себя в долгу перед родиной. И сдохнуть, как собака, на чужой земле, сражаясь вот за таких, как Растиславов, отсиживающих полные и шелковистые задницы, ради самой земли, которая, как он был уверен, ничего толкового ему не дала, считал ниже своего достоинства. А в тюрьме ничего подобного нет. Там свои законы. По крайней мере, он так думал.