Клетка в голове
Шрифт:
– Я же не хочу засадить тебя. У меня и нет таких полномочий. Я не имею права перевести тебя в камеру хуже, чем сейчас, не имею права запретить тебе получать передачи. Я никак не могу сделать тебе что-то плохое. Наоборот – хочу тебя вытащить. За каким тебе нужна эта судимость?! Ты ведь, когда выйдешь, вообще не сможешь устроиться ни на какую работу. Потому что к тому времени война, скорее всего, уже закончится и страна будет должна снова ввести в общество вернувшихся ветеранов.
Растиславов повернулся на стуле в сторону, достал из шкафчика, стоявшего левее стола пару стаканов. Затем взял графин с водой, стоявший на подоконнике. Всё это он поставил на стол.
– Им всем будет предоставлена специальность и тогда все места, даже с тяжёлой работой и маленькой зарплатой, будут заняты. И ты окажешься просто выброшенным из
Растиславов разлил воду по стаканам. Один из них пододвинул к Громову, но тот лишь бросил взгляд на воду, хоть пить ему и хотелось.
– Остались только тюрьмы, притом строгого режима. Потому что там не нужен очень большой контингент охраны. Для ребят твоего возраста, поскольку вы уже признаны совершеннолетними, отдельных тюрем не строят. Все сидят вместе. Там все заключённые просто закрыты под замком. Из камер практически не выпускают. Ты всегда под надзором. И там собрали такое отрепье!.. Твоих сверстников почти нет – только здоровые кабаны. Маньяки-убийцы, грабители, наркоманы, насильники…
– Ну, начальник – не парь. Зона4 нам – дом родной.
– А вот это попросту глупо. Уже давно прошли времена старых тюремных понятий. Сейчас там такого нет. И даже тогда эти законы соблюдались ворами только когда им самим было это удобно. Я тебе точно говорю. Уже давно, для так называемого вора в законе, попасть в тюрьму – значит свалять дурака. Они все на воле – счастливо живут и прикрываются законными способами заработка. Знаешь – меня знакомый, начальник конвоя при тюрьме, пригласил к себе, как посетителя. Там сейчас все охранники – женщины. Здоровые, как та, что привела тебя. И злые. Чуть что – кричат благим матом и бьют, если не слушаешь, что тебе говорят. Это не та зона, как из какого-то глупого фильма, где заключённому говорят идти налево, он улыбается, говорит: «Хорошо», а заворачивая за угол, идёт направо. Заключённые там ходят в ряд, как по струне. В армии и то не везде так муштруют. За ними постоянно наблюдают через видеокамеры, так что режим там нарушить невозможно. А какие обыски там проводят! В аэропорту такого нет. Меня, как посетителя, и то всего прощупали и просветили. Сейчас не только перед тобой стоит такой выбор. Практически за любое преступление в стране – или служба, или тюрьма. И все, я тебе правду говорю – все выбирают службу. А тебя необязательно пошлют на передовую. Могут отправить в снабжение, или в стройбат.
– Да ты не выкаблучивайся передо мной. Почему тогда сам не служишь? Чего не воюешь? – грубый и нейтральный ответ, который ни о чём не говорит.
«Пусть лучше считает меня отморозком».
– А что я сейчас, по-твоему, делаю?
– Сидишь на жопе и пиздишь до хрена. Займись чем-нибудь нормальным. Послужи своей родине, как надо.
Растиславов, как военный человек, захотел залепить Громову хорошую оплеуху. Но на своей службе он сталкивался и не с такими, кадрами, и не один раз. Да и опускаться до его уровня совершенно не хотелось. А потому решил подойти к Громову с другой стороны.
– У тебя ведь в городе остались младшие брат с сестрой. Ты, как уже совершеннолетний, мог бы о них заботиться. Военное довольствие сейчас хорошее. Министерство финансов будет высылать им обеспечение и карточки продовольствия, а поскольку ты у них единственный живой родственник, государство будет оплачивать им квартиру и коммунальные услуги. А тебя, скорее всего, определят служить на местном заводе. Например – водителем на перевозке оружия, или поставят в конвой до границы и обратно. Ты, может, автомат в руки будешь брать только три месяца, пока не пройдёшь основную подготовку в части. Но вот, представь, ты откажешься. Тебя отправят в тюрьму, а брата с сестрой в детский дом. Очень им это поможет в жизни?! Не строй из себя невесть кого – ты ведь их любишь. И не можешь бросить их вот так. Это попросту не по-родственному, и не по-мужски. Ты ведь понимаешь. Хватит уже – не будь таким эгоистом и ни веди себя глупо. Давай – отслужи. Если не хочешь отдать долг родине, то хоть позаботься о семье. Они, ведь – всё, что у тебя есть.
Громов не поверил ему. То есть он, конечно, знал, что Влада и Жанну поместят в детский дом. Что же здесь поделаешь? А он будет в тюрьме – это хуже. Он не верил в те радужные перспективы, которые обрисовал ему Растиславов. Попади Громов в армию – его точно бы направили на передовую. Прослужил бы он там недели две. А потом его бы убили. А Влад с Жанной так и остались бы одни в этом мире. Квартиру бы продали и заработали на этом определённые люди (а чего добру стоять?), а брат с сестрой получали (может быть) жалкое пособие. Как и всегда – страна обойдёт стороной их семью.
И в общем-то, он был в этом прав. Растиславов действительно вешал ему лапшу на уши по поводу лёгкой службы. Громова – молодого, здорового парня обязательно забрали бы на передовую. В стройбат, на места водителей или конвойной охраны тех же складов с продовольствием или амуницией уже и без того выстроилась большая очередь. На те должности, по старым связям, хотели попасть люди, которые уже отслужил до войны, не получив при этом офицерского звания. Туда рвались инвалидны, с увечьями которых была не в силах справиться медицина. Но прежде всего туда метили богатые и влиятельные (и их родственники), чтобы отсидеться в тишине, а потом получить заслуженного работника тыла и ухлёстывать за безутешными молодыми вдовами. Даже у этого социального класса не получилось бы просто отсидеться в родных городах – по всей стране организовали патруль и видеонаблюдение. А занимались подобным исключительно неподкупные патриоты-фанатики, которые считали эту войну – Новой Отечественной и были уверены, что речь идёт о выживании русского народа на Земле. Такие люди, заметив, на первый взгляд, пригодного к службе мужчину, сразу подходили узнать – кто такой, почему не служишь? И главное – они имели полномочия и средства для того, чтобы привести, хоть уговорами, хоть силой, человека в военкомат, где его после прохождения комиссии быстренько обреют и отправят на фронт чуть ли не в тот же день. Поэтому легко отделаться у Громова так и так бы не получилось.
Он решил, раз отказ не восприняли серьёзно, он устроит сцену. Громов вплотную приблизил своё лицо к лицу Растиславова и начал. Спокойно, без крика, но с силой и уверенностью в голосе, не моргая.
– Ну, блять, начальник – вот семью мою не трожь! И я их бросать не буду! Я на зоне к ним буду ближе, чем в казарме. Но только попробуй послать меня туда. Знаешь, что я сделаю, когда мне дадут автомат?! Я первым делом пристрелю командира. Потом уж как Бог на душу положит. Но они у меня там лягут. Я многих с собой заберу, прежде чем меня кто-то подстрелит. За это – отвечаю. А потом придут к тебе. И спросят – почему такого, как я, допустили к службе? Даже, если меня и не застрелят – то отправят на зону. Только вот ты в этом случае будешь по уши в говне. А я всё равно получу то, что хочу.
Растиславов вспомнил похожее дело. Рядовой, который также не хотел служить, но его всё равно отправили в армию. Ему не повезло попасть в часть, где до сих пор активно практиковалась дедовщина. На стрельбище он расстрелял десять человек. Потом убили и его самого. После выяснилось, что он психически нездоров, но психиатр и начальник приёмной комиссии не сочли его расстройство достаточным для того, чтобы признать парня негодным к службе. В итоге все члены той комиссии были сняты с должностей. А для тех из них, кто был помоложе это открывало прямую дорогу на фронт. И Растиславов этого для себя не хотел. Однако он быстро понял, что Громов ломает перед ним комедию. Какой психически здоровый человек действительно хочет совершить что-то подобное?! И что Громов знает об этом деле с расстрелом и о резонансе в связи с ним. Но сам он никого убивать не будет. И сейчас Растиславов это ему докажет.
– Хорошо. Сиди пока здесь. Я сейчас вернусь.
Растиславов встал из-за стола, обошёл стул, на котором сидел Громов и направился к двери.
– Зайдите в кабинет и следите за ним, – сказал он конвоировавшей Громова, женщине.
В кабинете было тихо. Громов злился:
«За каким чёртом он позвал в комнату эту кобёл5?! Я мог бы что-нибудь стянуть и куркануть6 на себе, а в камере СИЗО стало, чем барыжить7».
Растиславов вернулся с кобурой, в которой был пистолет. Он находился у него прямо под мышкой. Рукоять торчала наружу. Затем сказал конвоирше, что она может снова выйти в коридор. Когда мужчины остались одни, Растиславов прошёл у Громова за спиной и сел на своё место.