Клевые
Шрифт:
Маринке дали семь лет лишения свободы. Исполнителям, с учетом прежних судимостей, за групповое преступление — по шесть лет каждому.
Егор смотрел на бабу, думая о своем:
— Эта тюрягу не выдержит. Убьют ее там за зловонность и подлость. Даже в зоне есть предел, который никто не должен преступить. А эта дура — без удержу…
— …Из средств подсудимой, взятых при изъятии личных вещей по месту проживания, перечислить в погашение ущерба пострадавшим от пожара компенсацию в сумме…
Егор слушал приговор
А через десять дней Антонина принесла деньги, полученные по решению суда. Они почти полностью покрыли затраты на ремонт дома.
Мужик целыми днями занимался восстановлением крыши, чердака и потолков. Редко виделся с домашними и почти не обращал внимания на прежних и новых баб. Его радовало, что милиция оставила семью в покое, не навещает, не проверяет дом, не грозит, ни о чем не спрашивает.
Егор знал: без этого бабья семье не подняться, не выжить. И теперь смирился с жиличками окончательно.
Зима была в самом разгаре, когда Егор, закончив ремонт, решил отдохнуть дома — в постели, в тепле. Он не вскакивал спозаранок из кровати. Не лез, матеря деревянелые ноги на чердак, где втихомолку не раз плакал от частой и затяжной усталости, от бессилья и тошноты. Случалось, не раз терял сознанье, грохнувшись лицом в какой-нибудь брус, ударялся головой, телом. Морщился от боли. Никто не помог ему, не навестил, не поинтересовался, как он там держится. Каждый был занят своим делом. И только Алешка крутился рядом. То гвозди подаст, то топор подвинет. Мальчонка внимательно следил за всем, что делал дядька и постепенно привыкал к неразговорчивому, хмурому Егору, перенимал у него манеру разговора, умение общаться не столько словами, сколько взглядом.
— А почему ты ни с кем не дружишь? — спросил он как-то Егора.
Тот растерялся от неожиданного вопроса. И ответил:
— Я с тобой кентуюсь, как мужик с мужиком. Разве этого мало?
— Ну, я еще маленький. А с большими?
— Я из-за этой дружбы крепко погорел, племяш! Теперь уже никому не верю! Себе и то не всегда!
— И не любишь никого?
— Тебя, твою и свою мать…
— Нет! Я не про них! Они свои! Я про чужую тетку! Каких все любят.
— Не нашел подходящей покуда! А почему ты меня о том спросил? — удивился Егор.
— Поклянись, что не выдашь секрет! — потребовал мальчишка.
Мужик рассмеялся. Но пообещал.
— Знаешь, а я — влюбился! — сообщил, задержав дыханье.
— В кого?
— В Наташу, какая у нас живет! Она самая красивая на свете! И добрая. Вот только часто плачет у себя в комнате. Я ее пожалеть хотел, заступиться! Но она мне не призналась, кто ее обидел.
— Это несерьезно. Она старше тебя! И не полюбит малыша. У нее есть кого любить. Большие дядьки. Они ей за любовь подарки делают. Да и зачем она? По себе выбирай! Ровесницу хотя бы…
— А чем они лучше? Я с соседской Светкой хотел дружить,
— Мало конфет принес. Или не те, какие Светка любит.
— А ей что — всю коробку отдать надо?
— Она этого ожидала, — подтвердил Егор.
— Каждый день по коробке конфет? — удивился Лешка.
— Любовь денег стоит теперь!
— А Наташа сама мне конфеты дает. Выходит, любит. Правда, не по коробке. Но каждый день.
— Ты ее за конфеты полюбил?
— Нет! Она сама лучше конфет!
Егор выронил молоток, внимательно посмотрел на Алешку.
— Это как понять? — спросил строго.
— Она мне сказки читает. Добрые-предобрые, в прятки играла. Зайца из пластилина слепила. Кроме нее, никто со мной так не дружил. Всем вам некогда! Все большие. Только конфетами засыпаете. А ими сказку не заменишь. Если б не Наташка, я совсем один жил бы. А знаешь, как плохо одному среди взрослых? Совсем холодно. И если б не Наташа, я стал бы как сосед Свиридов, совсем старым. Он тоже один сидит во дворе подолгу. В доме тепло, а он мерзнет. Все заняты делом, как и у нас. Оттого он лишним стал, вроде меня…
Егор еле продохнул колючий комок. Стало нестерпимо стыдно перед этим маленьким человечком, раскрывшим не секрет, а свою беду.
— Алешка! Я, конечно, не сумею с тобой играть в прятки. На сказки времени маловато. А вот как мужик с мужиком давай дружить! Если ты хочешь!
С того дня Егор всюду брал с собой мальчишку. Будил его рано. Ходил с ним в магазин за хлебом и молоком. Вместе чистили от снега дорожку к дому. И даже скатали снеговика — рослого, толстого, с морковным носом. Алешка от радости прыгал, визжал от восторга и, забыв о Наташке, до ночи вертелся вокруг Егора. Тот рассказал сестре о разговоре с племянником. Но Тонька отмахнулась.
— Оно и впрямь некогда! Не до сказок. Они хороши на сытый живот. А для этого вертеться приходится. Тут уж не до глупостей. Пусть растет, как все! Быстрее позврослеет. Нас с тобой тоже не сказками баловали в детстве! Хоть и чужих в доме не было. А чем лучше Алешки жили? Да если б я видела тепло, заботу, разве поспешила б со своим дураком. Поверила, что нужна, что любит, не сможет жить без меня. И бросилась, как в омут. Очень хотелось тепла! Я его ни от кого не получала в доме! — заплакала тихо. — Мать целыми днями занята была. Отец сутками работал. Тебе не до меня! Так и жила, как домашняя собачонка! Ей и то больше внимания уделили б! — упрекнула запоздало. — Я Алешку родила, чтоб хоть кто-то любил меня! А время видишь, как повернулось? Уж не до жиру, быть бы живу! Ты потеплее к нему стань. Все же не чужой тебе! — прильнула к плечу Егора, прощая и прося…