Клевые
Шрифт:
Оказавшись одна в своей комнате, женщина словно снимала маску и становилась сама собой.
Не надо прикидываться, сдерживаться. Не стоит смешить всех, когда саму душат слезы… В этой комнате, как в раковине, она прожила не один год.
Розу порекомендовал Антонине один из клиентов, серьезный, порядочный человек, уловивший особым чутьем невысказанную проблему. Клиент поручился за Розу своим именем. Этого было больше чем достаточно, и женщину взяли без лишних вопросов. Не спрашивали, кто она. Что привело на панель? Впрочем, с дури или с жиру никто не влетал в путанки. Сюда всякую из женщин приводило свое горе, общая для всех нужда. Искательницы острых ощущений с необузданным сексуальным желанием быстро набивали оско
мину и исчезали с панели,
От девчонок-подростков одиннадцати лет до тридцатилетних женщин поглотили, приютили у себя притоны города. Их число росло с каждым днем. Хотя каждый день на окраинах, в метро, на вокзалах и в гостиницах находили убитых проституток. Нередко сжигали и громили притоны лихие молодчики, крутые рэкетиры, недовольные, пьяные клиенты.
Случалось, делала облавы милиция. Сгребала всех потаскушек вместе с бандершей в одну камеру, требовала свой положняк. Но путанки не хотели откупаться деньгами, какие все труднее становилось зарабатывать. Они предпочитали расчет натурой. Милиция, продержав потаскух с неделю в камере, понимала, что не получит свой навар в деньгах, довольствовалась предложенным расчетом и с треском выгоняла потаскух, чтобы обыватели близлежащих домов видели — не бездействуют стражи порядка, стоят начеку нравственности и морали горожан.
Путанки разбегались без оглядки. И с неделю, а то и две в притоне царила тишина. Потом лишь глубокой ночью из-за плотных занавесок прорывался свет, и приглушенная музыка, едва слышная прохожим, возвещала, что самые смелые клиенты уже вернулись…
Роза была украшением своего притона. Могла поговорить на любую тему, держаться на равных в любом обществе. Она всегда была обаятельна, умна. Но таковых немного можно было насчитать по городу. Роза считалась элитной, люксовой путанкой и не путалась с кем попало. За нее всегда находилось кому вступиться. И попытавшийся хоть однажды обидеть эту женщину жестоко платился за свою наглость. Розе стоило лишь молвить слово… И обидчика находили хоть из-под земли…
Случилось так, что участковый Иван Вагин замел весь притон вместе с Тонькой. Вздумал проявить свою безупречность перед сослуживцами. Но… Вскоре начальнику райотдела последовал телефонный звонок, и тот распорядился выпустить женщин, а перед Розой даже извинился. Вагин кинул ей вслед грязное слово. И в этот же вечер, возвращаясь с работы, был жестоко избит тремя дюжими парнями, час игравшими в футбол участковым.
Случилось, придержали Розу возле гостиницы двое налетчиков. В эту же ночь их закопали в старой могиле кладбища.
Роза не ходила пешком по темным улицам. Ее возили. Но если б и пошла после случая с налетом, никто из городской шпаны не рискнул бы подойти к ней, обидеть словом или взглядом. Знали — расплата не помедлит. Ее обходили все.
Ее клиентам завидовали. Даже почтенные отцы семейств, встре- тясь с Розой, невольно оглядывались ей вслед, краснея от шальных мыслей и собственной смелости.
Молодые мужчины, парни, впервые увидев женщину, останавливались оторопело.
Что и говорить — пройти мимо нее равнодушно было мудрено.
Роза, словно не замечая этого трепета и восторгов, шла мимо — спокойно, с лекой улыбкой на губах. Она никого не рассматривала в упор, никем не восхищалась. Она лишь слегка наклоняла кудрявую голову в знак благодарности. И все вокруг млели от ее взгляда. Слова были излишни…
Роза никогда не искала поклонников. Их у нее было в избытке.
Ее привыкли видеть в «Мерседесах», "Вольво", «БМВ». И никому не пришло бы в голову, что изредка она ездит на далекую окраину города в старый дом и там, вдали от всех, от поклонников и развлечений, проводит время совсем иначе.
В этом трехэтажном кирпичном доме без элементарных удобств жили с незапамятных времен более трех десятков
Здесь, в одной из квартир, на втором этаже жила Роза. Сюда ее привезли совсем крохотную прямо из роддома. И, положив в кроватку, возле печки, пошли по воду, чтобы искупать впервые. Роза проснулась, закричала. Не услышав материнского голоса, заорала во все горло.
На ее голос дверь открыла соседка. Увидев ребенка, сморщилась в печеное яблоко, сказала зло:
— Эти негодяи еще и размножаются…
Услышав за спиной шаги матери, соседка поспешила захлопнуть двери, ретировалась с кислой миной, заметив вслед матери едкое:
— Им бы подальше от людей сбежать, от греха! А они еще обнаглели и расплодились!
Мать, резко хлопнув, закрыла двери. А вечером рассказала отцу, вернувшемуся с работы, о реакции жильцов на появление Розы.
— Не обращай внимания! — ответил он.
Эти же слова много раз слышала и Роза. Маленькая, она не понимала, что происходит вокруг. Почему ее семью так люто ненавидят в доме. Эта злоба выплескивалась и на нее. Душила, доводила до слез. Но никто ничего не мог изменить.
Уезжали на новые квартиры старые жильцы. На их место заселялись другие и вскоре становились лютыми врагами семьи Розы, хотя ни с кем из них они не общались.
Причину этой ненависти она узнала от матери, когда стала подрастать, разбираться в людях и в жизни.
— Наша семья здесь с самого начала поселилась. Эти комнаты получить считалось великим благом. Зеленый пояс Москвы! Сюда приехали высокие чины. И жили спокойно. Но… Лишь поначалу. Твой дед работал тогда в органах безопасности. Под началом самого Лаврентия Павловича Берия. Вон его дом, видишь, совсем неподалеку. И, конечно, выполнял все его поручения. А они были не из легких. Но куда деваться? Не выполнишь — попадешь не просто в немилость, а под подозрение в сообщничестве или пособничестве врагам народа. Вот он и участвовал в аресте таких. Случалось забирать и соседей, хотя внутренне не верил. Но приказ не оспаривают. В те годы все молчали и боялись деда хуже черта! Нас не только в гости пригласить, пугались встретить на пути. Никто не общался. Многие из тех, кого он забрал, никогда домой не воротились. А те немногие, кому повезло выжить, и теперь считают нас заклятыми врагами. Будто не Берия, не те, кто кляузы настрочили на них, а твой дед один во всем виноват. Он молчал. Терпел все. А когда при Хрущеве начались реабилитации, жильцы потребовали от правительства, чтобы нас выселили из дома от греха подальше. Вот и приехала комиссия по письму. Собрала всех. Дед не знал, для чего вызвали. Когда услышал — не сдержался. Ткнул пальцем в одного, кричавшего громче всех, да и сказал: "Ты бы, Осип, молчал! Из семи твоих кляуз — шесть сработали на погибель! Не ты ли в смерти этих людей виноват? Сколько получил за свои сообщения? Хоть раз признайся, как на духу! Не толькососедей, родногобрата запродал. Чего меня позоришь? Оглянись на себя!" Тот сразу убежал, спрятался. Но тут баба вылезла. Тоже потребовала нашего выселения. А дед и скажи: "Кому б говорить, тебе — заглохнуть надо! Мы не успевали человека в машину посадить, как ты со своей семьей принималась мародерничать и грабить квартиры, чьих хозяев замели. А потом сбывала на толкучке все, вплоть до кальсонов. Чего ж о себе молчишь? Коли нас, подневольных, выселять, тебя и вовсе выкидывать надо с грохотом!" Но, как бы там ни было, и фискала, и мародерку не тронули. Собака кусает ноги, то, что видит, то и хватает. Думать, искать настоящего виновника никто не хотел, всем недосуг. Да оно и сподручней выливать ярость на того, кого годами проклинали. Вот так получилось и у нас. Деда, на потеху толпе, выкинули из органов на улицу. Без пенсии, без работы, под общий свист. Он был военным. Его никуда не взяли. Все отказывали в работе. И дед стал сдавать. Он пробовал попасть на прием к Хрущеву, но куда там! Его, полковника отбрасывал от дверей лейтенант.