Клеймо Дьявола

…Узловатые старческие пальцы вцепились в чёрный могильный камень и медленно сдвинули его с места. Бурая жаба, сидевшая под ним, не успев подпрыгнуть, была схвачена и спрятана в ветхой корзинке из ивняка, где уже под ветошной тряпицей лежали ягоды бересклета, пучки болотного веха, соцветия болиголова, привядшие колокольчики дурмана да коробочки мака. Старуха неспешно двинулась вдоль кладбищенской ограды и вновь остановилась под старым тисом, начав ворошить траву кривой клюкой. Между стеблями травы виднелись алые шляпки мухоморов. Они тоже были опущены в корзину.

Около свежей могилки ребенка Анриетты Леже, умершего через несколько часов после появления на свет, старуха снова остановилась. "Хорошо сработала Верье-повитуха…" На темнеющем небосклоне уже взошла луна. Немолчно звенел хор ночных цикад. Из тени ограды выступили люди с лопатами, старуха молча указала костлявым пальцем на могильный холмик.

…При едва тлеющей лучине и огне из печи трудно было рассмотреть лица пятерых, собравшихся около кипящего котла. Бурая смесь то вспухала огромными волдырями, то вскипала зеленоватой пеной. Старуха долила в котел почти прозрачное масло с темной закопченной сковороды. Варево заклубилось розоватым паром и загустело. Остудив зловонную мещанину, собравшиеся, раздевшись, начали втирать её в кожу.

…Черная смерть, казалось, вырвалась из ада. Городишко Шаду накрыла волна ужаса, кварталы заполыхали, целые семьи находили зверски убитыми в постелях в дочиста ограбленных домах. Никто не понимал, откуда пришла беда, лишь однажды в дыму пожарища были замечены очертания согбённой старухи с кривой клюкой и силуэт высокого, очень худого человека. Несколько перепуганных горожан утверждали, что перед пожарами по тёмным улицам проносились пятеро волков, но их словам мало кто поверил. Всё, что сумели горожане — послать сына кузнеца в соседний город к епископу с мольбой о помощи.

Город был спасён прибытием небольшого отряда инквизиции во главе с человеком со странными, отсутствующими фиалковыми глазами, все время ходившим в одной и той же ветхой доминиканской рясе и откликавшимся на имя Рафаил. Пятеро обезумевших горожан были схвачены и водворены в тюрьму, старуха тоже задержана. В её доме нашли закопанными под порогом несколько детских скелетов, а горшки в чулане были заполнены зловонными смесями ядовитых трав да трупиками сушёных жаб и летучих мышей. Из пятерых арестантов, бесновавшихся в камере всю ночь, троих наутро нашли мёртвыми. Двое сошли с ума. Старуха городским судом была приговорена к сожжению.

Весь городок собрался на площади. Доминиканец торопил палача и призывал собравшихся молиться о милости Божьей к несчастной, отвернувшейся от креста Господня, презревшей безграничность милосердия Божьего… Привязанная к столбу старуха молчала, угрюмыми и тусклыми глазами озирая толпу.

Пламя уже охватило поленницу, когда в толпе появился человек лет сорока в чёрном плаще. В толпе зашептались: уж очень незнакомец изломанными бровями над сумрачными веждами, крючковатым носом да худым бледным лицом походил на дьявола. На миг доминиканец и человек в плаще встретились глазами, и в это мгновение раздался жуткий утробный вой старухи, а налетевший невесть откуда порыв ветра разметал искры пламени по всей площади. Попадая на лица и руки собравшихся, прожигая ткань одежды, они опаляли кожу. В суматохе никто не заметил, куда пропал похожий на чёрта незнакомец. Исчез и инквизитор со своим отрядом.

Со смертью старухи бесчинства прекратились. Но отметины от ожогов не исчезли, оставшись на лицах и телах некоторых детей и взрослых тёмными пятнами.

Одинаковой и весьма странной формы, напоминавшей маленькую подкову.

…Эфронимус, сумрачный высокий брюнет на вид лет сорока, облаченный в бесформенную тёмную хламиду из струящейся шелковой материи, отчасти скрывавшую его скелетообразную худобу, откинувшись в кресле с бокалом в руках и глядя сквозь него на закат, внешне не проявлял признаков нетерпения. На его лице с крючковатым носом и густыми, словно переломанными пополам бровями, оттенявшими чёрные круглые глаза, застыли бесстрастие и скука.

Сумерки сгущались. Он лениво посмотрел на фитиль. Свеча вспыхнула.

Его гость возник в комнате неожиданно, словно соткавшись из вечернего тумана. Ветхая ряса оттеняла его удивительно бледные и длинные пальцы. Светлые, не то пепельные, не то седые волосы мягко обрамляли спокойное лицо с тонкими скулами и высоким лбом. Фиалковые глаза прибывшего спокойно окинули взглядом хозяина, медленно поднявшегося ему навстречу.

— Вот и вы, Рафаил. — Они на мгновение замерли друг напротив друга, но ни рукопожатия, ни кивка, ни объятия не последовало. Повинуясь приглашающему жесту хозяина, гость опустился на малахитовый бархат кресла. В позах и жестах собеседников не было явной враждебности. Но и симпатии не замечалось ни малейшей. — Ну, что, начнём? Я собрал всех. В Меровинге. Их тринадцать. Впрочем, вы и сами знаете.

Гость его чуть устало и несколько болезненно поморщился.

— Не понимаю Вас, — голос Рафаила был глухим и мягким. — Чтобы уничтожить этих несчастных, вам нет нужды собирать их вместе. Спасать же людские души ангелу смерти несвойственно. Чего вы хотите, Эфронимус? Позабавиться? И почему в Меровинге?

— Их число за века уменьшилось, вы заметили, да? — словно не слыша, спросил Эфронимус. Рафаил молча кивнул. — Сколько поумирало в детстве, сколькие не давали потомства, кончали с собой, сходили с ума! Но эта чёртова дюжина, вы понимаете, поросль особая: последыши, появившиеся на скрещениях проклятых родов. Их демоническая мощь огромна. Вместе они могли бы…

Его прервал мягкий, негромкий смех Рафаила.

— Не смешите, Эфронимус. Сила дьявола была бы непомерна, обладай его адепты умением смирять гордыню и ладить друг с другом… Но смирившись хотя бы друг перед другом, они уже не будут адептами дьявола. Они не объединимы. В принципе.

— Да, они попытаются перегрызть друг другу глотки. Но ведь будут и другие варианты.

— Безусловно, но чего вы добиваетесь?

— Помните ведьму из Шаду, Рафаил? Вы говорили тогда о милости Божьей к падшим… — Рафаил снова молча кивнул. — Ни вы, ни я не распоряжаемся Его милостью. Но вы говорили о её безграничности… Она распространяется и на этих, не правда ли?

Рафаил ещё раз несколько утомлённо кивнул. Да, конечно. Эфронимус с насмешкой взглянул на него. Голос его, глубокий и резкий, напоминал вороний грай.

— Я замечал, кстати, что вы не оставляли их без внимания. Стоило мне осиротить одного, чтобы препроводить его в приют…

— …к вашему выродку и растлителю Ленажу… — кивая, подхватил гость.

— …да-да… как вы утянули его у меня из-под носа к своему упрямому и тупому ортодоксу Максимилиану. Как будто это что-то решало! И, заметьте, дорогой Рафаил, — неожиданно усмехнулся он, — народец-то пообветшал. Как припомню ваших Бонавентуру, Аквино, Алигьери, Империали! Я не люблю людей, но эти подлинно были Люди, приходится признать. Нынешняя же поросль ничтожна. Однако, вы пытаетесь бороться и за неё. Я заметил, вы не сидели сложа руки и, едва я проявлял заботу о ком-нибудь из наших нынешних подопечных, норовили вмешаться.