Клеймо Дьявола
Шрифт:
Морис, бледный, покрытый испариной, шагнул к Эммануэлю и схватил его за плечи.
— Ты цел? — Ригель изумлённо, словно в прострации, кивнул и пошатнулся. Глаза его закатились, и он рухнул в обморок. Невер едва успел подхватить его.
Нюхательной соли у Риммона не оказалось, и он влил в рот Эммануэлю коньяк из своей охотничьей фляги. Тот медленно открыл глаза, пошевелил пальцами, ища руку Невера. Он почти ничего не успел осознать, кроме того, что жизнь Мориса чуть не оборвалась по его небрежности. Хамал, куда менее чувствительный, уже пришёл в себя. Теперь он, уставившись на отколовшийся от стены кусок штукатурки, барабанил пальцами по столу. Риммон вертел в руках и, как диковинку, разглядывал изуродованное ружьё.
— И давно вы научились останавливать пули, Невер? — в вопросе Хамала было не столько любопытства, столько затаённого восхищения.
Морис, поняв, что без объяснений не обойтись, тяжело вздохнул.
— Когда мне было пятнадцать, я, вернувшись от приятеля, не нашёл никого в доме. Пошёл короткой дорогой через лес на выгон. Думал, там отец. Я вышел прямо на загонщиков. Отец решил поохотиться на кабана. Пуля остановилась в дюйме от меня и вернулась обратно. Загонщик погиб. Он был мужем моей кормилицы. Не люблю даже вспоминать об этом.
После я поставил несколько экспериментов — вяло продолжил он, — меня не берут пули, даже шальные, как эта, шпаги не касаются меня, кулаки не достают. Если я вижу угрозу — падающий сук или летящий в меня предмет — я могу остановить его взглядом. Правда, те… те, кто не желает мне зла… — он замялся, — меня можно обнять, пожать руку. Сам я могу оцарапаться или пораниться, но там, где есть стремление уничтожить меня или задеть, злой умысел — я вообще неуязвим.
Хамал глубоко задумался. Потом поднялся, подошёл к дивану и, вдруг, схватив за хвост треугольную диванную подушку, что было силы метнул ею в Мориса. Через несколько секунд, вдавленный отскочившей от Невера подушкой в диван, он блеснул глазами и торжествующе улыбнулся, авторитетно подняв указательный палец.
— Мсье, прошу внимания. — Гиллель звонко щелкнул пальцами. — Я знаю, как и почему погиб Виллигут. — Он замолчал, ожидая, чтобы все, затаив дыхание, пожирали бы его жадными, ожидающими взорами.
Натурально, все и пожирали. Как же иначе-то? Риммон смотрел на него как грек на Дельфийского оракула, Эммануэль поднялся на локте и нахмурился — голова его всё ещё кружилась. Морис де Невер закусил губу и тоже не сводил с Хамала настороженного взгляда. Вдоволь насладившись всеобщим вниманием, Хамал начал:
— В комнате Генриха под раскрытой книгой я нашёл волт. Волосы мужской фигурки были белыми. Мы были правы — своей жертвой он наметил вас, Невер. Видимо, изначально он, влюбившись, пытался приворожить вас. Потом, обозлившись на ваш отказ и оплеухи, попытался отомстить. Удар он навлёк на вас страшный, ведь вам всё же, вспомните, стало плохо. Но вы оказались неуязвимы для любой агрессии, в том числе и для любовных приворотов и дьявольских проклятий. Он же ничего не знал о вашей неуязвимости. В итоге, — нашла коса на камень, — демонический удар, направленный на вас, отлетел и, как пуля, ударил по самому Виллигуту, надо полагать, с той же демонической мощью. — Он поднял двумя пальцами остатки искореженного ружья. — Результат — сильнейшее кровоизлияние в мозг. Вот и всё…
— Роющий яму другому, сам в неё попадёт, — было несколько странно слышать из уст Риммона слова Писания. — Как вспомню эту мессу, мутит меня. И это мужчина! Тьфу! Поделом ему, треклятому.
Невер не разделял его мнения. Вспоминая о домогательствах Генриха, он тоже чувствовал приступы тошноты, но осознавать себя причиной, хоть и невольной, его смерти, ему было тяжело.
— "Врачевахом Вавилона и не исцелел", — подытожил разговор цитатой из Иеремии Хамал. — Пора и поужинать, господа. Что вы скажете об омлете с грибами?
Эммануэль извинился, сказав, что они с Невером званы к профессору Вальяно.
— Вальяно? — Хамал неожиданно осёкся.
— Да, а что?
— Ничего, но…
— Что "но"?
Хамал удивленно пожевал губами.
— Понимаете, я не читаю его мыслей. Ничего не вижу. Кстати, у нашего куратора — тоже…
Невер и Ригель переглянулись, но, видимо, не сочли его слова поводом отказаться от приглашения, и, попрощавшись, ушли. Но едва Хамал попытался покинуть гостиную Риммона, выход ему железным засовом перегородила рука Сирраха.
— Так насчет Эстель… — практичный Риммон никогда не забывал о насущном.
— О, Боже мой… — простонал Хамал.
Глава 20. Возвысимся сердцем!
"Есть многое на свете, друг Горацио…"
Профессор Вальяно выглядел молодо, но странное отсутствующее выражение его аметистовых глаз и волны светло-пепельных волос, при пламени свечей казавшихся седыми, вечерами добавляли ему лета. Чеканный профиль и безупречный овал лица издали казались излишне утончёнными, даже женственными, однако высокий рост и ширина плеч сглаживали это впечатление.
Он преподавал латынь, и Эммануэль, любивший ее, был поражен невероятным объемом его знаний de omni re scibili et… quibusdam aliis, о всех вещах, доступных познанию, и… о некоторых других. Мёртвый язык не просто оживал в устах Вальяно, возникало ощущение, что профессор порой думает на латыни. Вальяно тоже сразу выделил Ригеля из массы своих учеников, и часто приглашал вечерами к себе, рассказывал о первых христианских службах и текстах этих богослужений, а иногда читал отрывки из римских поэтов. С похвалой отзывался профессор и об императоре Августе. "Для незнающего Христа — очень приличным был человеком. Очень приличным".
И профессор загадочно улыбался.
Затаив дыхание, arrectus auribus, Эммануэль слушал о святом Иеронимусе и блаженном Августине, о духовных искажениях и невероятных злодеяниях эпохи Возрождения, о её страшных сатанинских учениях и демонических службах, о кровавом бароне Жиле де Ре, убившем несколько сотен детей, о Святой Инквизиции. Порой Эммануэлю казалось, что Вальяно говорит не о былых временах, покрытых пылью забвения, а просто вспоминает события недельной давности.
Много говорил профессор и о колдунах былых эпох.