Клеймо оборотня
Шрифт:
Пока Брачер говорил, Бласко подошел к решетке и начал что-то с жаром говорить на непонятном языке.
Брачер ухмыльнулся:
— Насколько я могу судить, он изъясняется на простонародном диалекте испанского, здесь его никто не понимает. Само собой разумеется, неполноценные в расовом отношении особи попадают сюда только одним путем — в качестве человеческого материала для будущих экспериментов. — Он спиной почувствовал, как при этих словах Луиза буквально впилась в него взглядом, но он не повернулся. День близился к закату, и он рассчитывал воочию увидеть один из припадков Калди, а поэтому ему меньше всего сейчас хотелось тратить время на бесцельные споры с кузиной.
— Но, вероятно,
— Нет, наши правила безопасности это исключают. Мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь узнал, чем мы здесь занимаемся.
Бласко говорил без остановки. В его голосе слышалось отчаяние, страх и мольба. Невилл пожал плечами:
— Я ничем не могу помочь, Фредерик. Я знаю греческий, латинский и древнееврейский. Я знаю французский и немецкий, но этот… увы! — он покачал головой.
— Не будь идиотом, Джон, — грубо оборвал его Брачер. — Я же объяснил причину, по которой вы здесь. Мне нужен психолог, а не переводчик. Нас интересует Калди, не Бласко. Они были вместе, когда их обнаружили, именно поэтому мы и поместили их в одну камеру и не хотим разлучать, пока не выясним, что же произошло и почему.
Луиза изо всех сил пыталась скрыть свой интерес к увиденному и услышанному, однако ей с трудом это удавалось. То, что она мельком увидела в морозильной камере, произвело на нее жуткое впечатление, впрочем ее гнев, уныние и отвращение на самом деле были вызваны скорее неожиданным столкновением с ужасной реальностью происходящего. И где? В месте, которое она, казалось бы, так хорошо знала, где проработала столько лет. Она смотрела на двух заключенных в камере мужчин и чувствовала, как в ней поднимается жалость и одновременно стыд. Бедняги, думала она, и тут же: „А сколько же их тут всего? Пока я в блаженном неведение работала здесь день ото дня, сколько их, таких же бедняг, заключили сюда и издевались и, бог знает, что еще с ними делали, и все это прямо у меня над головой!“
Она смотрела на узников и старалась понять, как повлияло на них пленение. Старшему, Бласко, крепкому на вид мужчине с осунувшимся лицом, было далеко за шестьдесят, а, может быть, и все семьдесят. У него были совершенно белые волосы и пышные, с проседью усы.
Янош Калди, молодой цыган, выглядел больным, что Луиза отнесла на счет обстоятельств, в которых он оказался. По виду ему можно было дать двадцать с небольшим, однако глаза, безучастно разглядывающие черное пятно на стене, были глазами старого человека. У него была очень белая кожа, а густые черные волосы спутаны и забрызганы грязью. Тонкие нервные губы и слегка изогнутый нос придавали ему облик аскета, а сутулые плечи и узкая грудь усиливали впечатление физического нездоровья.
Она резко повернулась к брату, чтобы сказать все, что она думает по поводу бесчеловечного обращения с пленниками, но неожиданно в причитаниях Бласко промелькнуло что-то знакомое, отдельные понятные слова. „Может быть, это итальянский?“ — подумала она. В школе, а затем в колледже Луиза изучала итальянский, на который, как ей показалось, был похож язык Бласко. Впрочем, с мелодичным флорентийским диалектом, который лежит в основе литературного итальянского языка, он, безусловно, имел мало общего. Очень неуверенно она спросила:
— Mi scusa, signore, ma sta parlando italiano? [2]
Глаза Бласко радостно сверкнули:
— Mei fuo capirend? Oh, signore, mei fuo capirend? [3]
— Mi sembra, — ответила она. — Mi sembra di capire, ma questa non italiano, vero? [4]
— Parlo romapscho, signora, romanscho, una linguia dal Alp, [5] —
2
Прошу прощения, синьор, вы говорите на итальянском? ( итал.)
3
Вы меня понимаете? О, синьора, вы понимаете меня? ( ром.)
4
Мне кажется… Мне кажется, я вас понимаю, но ведь это не итальянский, правильно? ( итал.)
5
Я говорю на романшcком, это язык Альп, (ром.) ( прим. перев.)
— Что это за язык? — потребовал Брачер.
— Он говорит, что это романшский, — ответила Луиза. — Я слышала об этом языке. На нем говорят только в одном месте, в одном швейцарском кантоне. Он немного похож на итальянский, поэтому мы с ним друг друга понимаем.
Брачер широко улыбнулся:
— Не зря я так хотел вновь с тобой увидеться, моя дорогая Луиза! Ну, так расскажи нам, чем же этот приятель так опечален!
Она повернулась к Брачеру и с ненавистью произнесла:
— Не жди от меня помощи, Фредерик! Я не собираюсь участвовать в этом… этом варварском… — ее голос сорвался и вместо слов получилось бессвязное сипение.
— Однако наш друг явно хочет что-то сообщить мне, прямо-таки жаждет, — сказал Брачер, не переставая улыбаться. — Тебе все же придется поработать переводчицей, пусть не для меня, так ради него. — Он слегка наклонился вперед, не сомневаясь в действенности своих слов и точно зная, каким будет ответ. — Ты же не причинишь вреда этому бедняге, не так ли?
Луиза посмотрела Брачеру в глаза, в его взгляде светилась холодная уверенность, и она ощутила, как все ее существо склоняется перед силой его доводов, которые она хотела и не могла опровергнуть. Наконец, она вновь повернулась к Бласко и спросила:
— Cne ci vuol dire, signore? [6]
— Liberatea mei di questa cell! — закричал Бласко. — Incatenate Kaldi, incatenatelo en mettetici il fiore del luper dormente sulle catene, e liberatea mei di questa cella! [7]
6
Чем вы так напуганы, синьор? ( итал.)
7
Выпустите меня из этой камеры!.. Свяжите Калди цепями, а к цепям привяжите траву «волчий сон», и выпустите меня из этой камеры! ( ром.) ( прим. перев.)
— Он хочет, чтобы его освободили из камеры, — сказала Луиза.
— Ах, вот так, — засмеялся Брачер. Не обращая внимания на его смех, она продолжила:
— Еще он говорит, что его друга нужно покрепче связать цепями и привязать к нему какое-то растение, но я не знаю, какое растение он имеет ввиду. Он называет его „цветок спящего волка“.
— Скорее всего, их обычные суеверные предрассудки, — сказал Брачер. Он провел рукой по толстым стальным прутьям.