Клеймо зверя (сборник)
Шрифт:
В час я поехал к Стрикленду справиться, о Флите. Надо думать, голова у него раскалывается с похмелья. Флит завтракал и действительно выглядел неважно. К тому же был не в духе, сердился на повара и требовал отбивную с кровью. Человек, способный есть полупрожаренное мясо после целой ночи обильных возлияний, – большая экзотика. Я сказал об этом Флиту, он засмеялся.
– В ваших краях водятся очень странные москиты, – заметил он. – Набросились на меня, как вурдалаки, но жалили только в грудь.
– Покажите укусы, – попросил Стрикленд. – Может быть, они за это время погасли.
Дожидаясь отбивных,
Стрикленд внимательно вгляделся и сказал:
– Утром были красные. А сейчас почернели.
Флит бросился к зеркалу.
– Черт, какая гадость! – воскликнул он. – Что это такое?
Мы не знали. Принесли ростбифы, сочные, едва схваченные огнем, Флит набросился на них с шокирующей жадностью и мгновенно проглотил три куска мяса. Жевал он только правой стороной челюсти, наклоняя голову к правому плечу. Покончив с ростбифами, он сообразил, что вел себя по меньшей мере странно, и стал оправдываться с виноватым видом:
– Я хотел есть, как волк, в жизни со мной такого не бывало. Готов был вилку и нож проглотить.
После завтрака Стрикленд попросил меня:
– Не уезжайте. Останьтесь у меня и ночь тоже проведите здесь.
Я жил милях в трех от Стрикленда, если не ближе, и потому его просьба показалась мне пределом абсурда. Но Стрикленд все уговаривал меня, хотел привести какой-то важный довод, но Флит прервал его, объявив с сокрушенным видом, что не наелся. Стрикленд послал ко мне домой слугу принести постель и привести одну из лошадей, а сами мы пошли втроем в конюшню Стрикленда, собираясь провести там час-полтора, оставшиеся до верховой прогулки. Если вы питаете слабость к лошадям, то готовы до бесконечности разглядывать и обсуждать их; а когда за этим занятием убивают время два страстных любителя лошадей, чего только они ни наговорят друг другу, каких только былей и небылиц.
В конюшне стояло пять лошадей, и я в жизни не забуду, что с ними начало твориться, когда мы подошли. Они словно посходили с ума. Взвивались на дыбы, пронзительно ржали, чуть не разнесли в щепы стены денников; животные потемнели от пота и дрожали, изо рта падала пена, в глазах был безумный страх. А ведь лошади любили Стрикленда так же преданно, как и его собаки, и потому их поведение казалось тем более непонятным. Мы вышли из конюшни, боясь, что впавшие в панику животные бросятся на нас. Но Стрикленд тут же вернулся и позвал с собой меня. Лошади еще не успокоились, однако подпустили нас к себе, дались похлопать и погладить, выслушали все ласковые слова и положили нам на плечи морды.
– Нас с вами они не боятся, – сказал Стрикленд. – Клянусь, я отдал бы жалованье за три месяца, если бы только Норовистый мог обрести человеческую речь.
Но Норовистый молчал, он только ластился к хозяину и раздувал ноздри, а это значит, что лошадь хочет что-то поведать, но не умеет рассказать. В это время Флит тоже вошел в конюшню, и едва лошади его увидели, на них снова напал ужас. Пришлось нам ретироваться, и спасибо, что мы убереглись от их копыт.
– Судя по всему, Флит, лошади не очень-то вас жалуют, – заметил Стрикленд.
– Что за чепуха, –
Он подошел к ней. Она стояла в отдельном деннике, но едва он отворил ворота, кобыла рванулась, сбила его с ног и унеслась в сад. Я засмеялся, а Стрикленд хоть бы улыбнулся. Он захватил усы в горсть и стал дергать обеими руками с такой силой, что чуть не вырвал. Флит и не подумал ловить свою собственность, он зевнул и объявил, что очень было бы славно сейчас вздремнуть. И действительно, пошел к себе и лег спать, – ну можно ли провести первый день Нового года более бездарно?
Мы со Стриклендом сели в конюшне, и он спросил меня, не заметил ли я в манерах Флита чего-нибудь необычного. Я сказал, что он ест, как дикий зверь, но это, возможно, объясняется тем, что он живет один, в горах, и лишен общества, столь изысканного и просвещенного, как, например, наше. Стрикленд и на это не улыбнулся. По-моему, он меня не слушал, потому что вместо ответа заговорил о пятнах на груди Флита, и я сказал, что, может быть, его искусали шпанские мушки или это родинка, она недавно появилась, а он ее только что заметил. Оба мы согласно решили, что вид у пятен отталкивающий; впрочем, Стрикленд нашел повод сообщить мне, сколь невысоко он ценит мои умственные способности.
– Я не могу сейчас открыть вам, что я думаю, – сказал он, – вы сочтете меня сумасшедшим; но прошу вас, если можете, проведите со мной ближайшие дни. Наблюдайте за Флитом, но не делитесь пока со мной своими выводами, я хочу сначала сам во всем убедиться.
– Но я сегодня приглашен в гости! – возразил я.
– Я тоже, – сказал Стрикленд, – равно как и Флит. Если он, конечно, не откажется.
Мы закурили и молча пошли гулять по саду, – ведь мы друзья, а разговоры мешают получить удовольствие от хорошего табака; но вот наши трубки погасли. Пора было будить Флита. Он уже давно проснулся и беспокойно метался по комнате.
– Знаете, я бы съел еще отбивных, – сказал он. – Повар может поджарить?
Мы засмеялись и сказали:
– Переодевайтесь. Пони сейчас подадут.
– Ладно, – согласился Флит. – Но сначала отбивные, и не забудьте – с кровью.
Судя по всему, он не шутил. Сейчас было четыре, а завтракали мы в час; и все равно он упорно требовал отбивные с кровью. Потом переоделся в костюм для верховой езды и вышел на веранду. Приготовленный для него пони – его кобылу так и не удалось поймать – даже не подпустил его к себе. Остальные три лошади обезумели от страха, в них словно бес вселился, и Флит в конце концов сказал, что останется дома и перекусит. Стрикленд и я поскакали на ипподром чрезвычайно озадаченные. Когда мы приблизились к храму Ханумана, навстречу нам вышел Серебряный Человек и замяукал.
– Он не принадлежит к числу жрецов храма, – сказал Стрикленд. – Вот кого я бы с удовольствием арестовал.
Лошади в тот день скакали словно через силу. Никакой резвости в них не было, как будто их перетренировали.
– Это они до сих пор не оправились после утреннего испуга, – заметил Стрикленд.
Больше он за всю нашу прогулку ничего не сказал. Раза два, как мне показалось, выругался, но это не в счет.
Вернулись мы около семи, уже стемнело, однако окна дома не были освещены.