Клиника С…
Шрифт:
Закралось на миг подозрение, что заведующая отделением шутит, но тут же улетучилось. Не первое апреля сегодня, да и характер у начальницы не такой, чтобы шутить попусту. Поддеть мимоходом, между делом, — вот это она умеет, а приглашать к себе, чтобы шутить, не станет.
— Торчу, — согласился Моршанцев и натянуто пошутил: — А где же мне еще торчать, Ирина Николаевна, отдельного кабинета у меня нет.
Шутка заведующей не понравилась и была проигнорирована.
— Вы не ходите к знакомым в другие отделения, не пропадаете в буфете, вас вообще не надо искать. Где доктор Моршанцев? Да вот он — в ординаторской, где же ему еще быть?
— Это плохо, Ирина Николаевна?
— Это как-то необычно, — Ирина Николаевна покрутила рукой в воздухе, словно изображая нечто замысловатое. — Во всяком случае — меня это наводит на размышления, а размышления приводят к выводам.
— К каким же, позвольте узнать?
— Позволю, для того и пригласила. Вывод такой — вам очень интересно слушать разговоры других докторов, причем, насколько я заметила, сами вы почти ничего не говорите, только слушаете, слушаете и слушаете. Что — не так?
— Так, — не стал спорить Моршанцев. — Я — человек новый, и мне интересно слушать более опытных коллег. И полезно. Вот, например, сегодня сколько было сказано по поводу сбежавшего больного Михаила Яковлевича. Я, честно говоря, до сегодняшнего дня не только не представлял всех нюансов оформления платных пациентов, но и вообще не думал, что кто-то может сбежать, чтобы не платить…
— O, sancta simplicitas! — с иронией, достойной Яна Гуса, воскликнула заведующая отделением. [11]
11
«O, sancta simplicitas!» (лат.) — «О, святая простота!» — выражение, которое легенда приписывает чешскому национальному герою Яну Гусу (1371–1415). Гус произнес эти слова, когда увидел, как старая женщина, убежденная в том, что совершает богоугодное дело, подбросила хвороста в костер, на котором его сжигали по обвинению в ереси.
— Мне интересно общаться с коллегами, — продолжил Моршанцев, — я вообще человек общительный, как вы уже, наверное, успели заметить…
— Я многое успела заметить, — туманно и в то же время многозначительно сказала Ирина Николаевна. — И, признаюсь честно, начала подозревать, что вы, Дмитрий Константинович, просиживаете в ординаторской неспроста.
— Вы хотите сказать… — Моршанцев наконец-то сообразил, к чему клонит заведующая, и от изумления чуть было язык не проглотил. — Что я… Типа стукач, да?
— Скажем так — чей-то информатор, — холодно улыбнулась Ирина Николаевна. — Может, признаетесь по-свойски, кто вас завербовал? Валерия Кирилловна или кто другой? А может, Инна Всеволодовна интересуется нашими грешными делишками? Она же всем интересуется, готовится директорствовать… Ну, что же вы? Я жду.
Вот оно — классическое идиотское положение, в которое так любят ставить своих героев классические драматурги. Если театр начинается с вешалки, то спектакль — с того, что герой попадает в идиотское положение, желательно безвыходное. Ну, главный герой пьесы к концу спектакля из этого положения непременно выберется, на то он и главный герой, а вот как можно в реальной жизни доказать, что ты не верблюд, когда тебя совершенно беспочвенно и безосновательно обвинили в принадлежности к семейству верблюдовых и ждут от тебя не оправданий, а информации к размышлению. На кого работать изволите, господин Моршанцев?
— Я понимаю, что вы мне вряд ли поверите, — начал Моршанцев, тщательно взвешивая каждое слово, — но я ни с кем никакой информацией не делюсь. Нет у меня склонности к стукачеству и никому я не стучу, но доказать это я не могу никак и ничем.
Повисла тягостная душная пауза. Моршанцев смотрел в глаза заведующей отделением, пытаясь понять, о чем, то есть — что именно, она думает. Заведующая, в свою очередь, скорее всего хотела того же — прочесть мысли Моршанцева. Поединок умов, ментальная дуэль.
— Искренне хочется вам верить, Дмитрий Константинович, — нарушила молчание начальница.
— Если получится — верьте, — ответил Моршанцев, постепенно напитываясь агрессивным чувством несправедливой обиды. — Если не получится — скажите, и я начну искать новое место работы.
— Прямо так сразу? — удивилась Ирина Николаевна. — Не попытавшись оправдаться? Сразу сдаться и начать поиски новой работы?
— Разве оправдания помогут? — в свою очередь удивился Моршанцев. — Если устроить театр, начать рвать на груди халат, стенать, заламывать руки — это что-то изменит? Или принести справку из районной поликлиники, что я не стукач? Боюсь, что не выдают там таких справок…
— В кардиохирургии небогато с вакансиями, Дмитрий Константинович. Это маленький узкий мирок…
— Я представляю, — кивнул Моршанцев. — Но вы же не дадите мне спокойно работать, если останетесь при своих подозрениях, Ирина Николаевна. Так что выхода у меня нет. Да и вряд ли возможно работать в подчинении у человека, который…
Не найдя нужных слов, Моршанцев замолчал.
— Который выдвигает надуманные, ничем не подкрепленные обвинения? — подсказала Ирина Николаевна.
— Примерно так.
Последовала еще одна пауза, оказавшаяся наиболее продолжительной. Заведующая отделением немного побарабанила пальцами по столу (классический признак нетерпения и нетерпимости, между прочим), порассматривала Моршанцева, зачем-то оглядела обстановку своего кабинета (стол, несколько стульев, книжный шкаф для бумаг, шкаф для одежды, узкий диванчик, керамическая напольная ваза для цветов) и вынесла приговор:
— Работайте, пока работается, Дмитрий Константинович. Если я ошиблась — прошу прощения. Если вы меня обманули, то это ненадолго и так вам с рук не сойдет. Будем считать, что этого разговора не было.
«Во всяком случае, у меня теперь есть хороший повод для отлучек из отделения», — подумал Моршанцев, закрыв за собой дверь начальственного кабинета.
Шутка не помогла, настроение было безнадежно испорчено. Ну, не совсем уж чтобы безнадежно, но на ближайшие два-три часа точно.
Основы корпоративной этики
— Смотреть невозможно, во что превратился наш институт! Сердце разрывается!
Довжик постоянно была чем-то недовольна. Ну а уж ее многострадальное сердце разрывалось или готово было разорваться по семь раз на дню, если не по двенадцать.