Клинки Ойкумены
Шрифт:
– Если я соглашусь на ваше предложение…
Диего с удовольствием отметил, что маркизу не понравилось слово «предложение». Кастельбро предпочел бы другие слова: «Если я возьмусь за эту работу…»
– …я также приму на себя все обязательства по обеспечению безопасности доньи Энкарны. Это вне сомнений, ваше сиятельство. Никто и ничто не повредит юной донье, пока я смогу предотвращать угрозу.
По спине маэстро пробежал холодок. Такое бывает, когда кто-то пройдет по месту твоей могилы. «С чего бы? – удивился Диего Пераль. – Что я такого сказал?»
– Но я еще не дал согласия, – завершил он.
Маркиз повернулся к упрямцу:
– Гонорар? Он вас не разочарует.
– Я уверен в вашей щедрости, ваше сиятельство. Нет, вопрос
Открылась дверь, ведущая в комнату, соседствующую с кабинетом. На пороге стоял дон Фернан, с улыбкой глядя на Диего. Так рассматривают забавную, но глуповатую зверушку. В отличие от отца, граф Эль-Карракес разоделся павлином. Талию камзола обозначал ряд цветных бантов, отложной воротничок завязывался посредине золоченым шнурком с кистями. Панталоны были настолько широки, что собирались в многочисленные складки, доходя до икр, изящных как у девушки, и там прихватывались атласными лентами. Святой Господь! Даже голенища сапог графа в три слоя обшивались кружевом. Чувствовалось, что грация дона Фернана со временем превратится в худобу его отца, но этот день еще не настал.
– Действительно, – кивнул дон Фернан. – Отчего бы мне не дать уроки владения шпагой родной сестре? Что этому мешает?
– Сын мой! – воскликнул маркиз, раздражаясь. – Я же просил вас не вмешиваться!
– Умоляю простить меня, отец. Просто я считаю необходимым разъяснить ситуацию дону Диего. Разъяснить так, чтобы вопросов больше не осталось. Во-первых, мои уроки дорого стоят, – руки графа Эль-Карракес сделали жест, столь же округлый, сколь и ассиметричный. Складывалось впечатление, что граф начал делать церемонный поклон, да раздумал на полпути. – Очень дорого. Настолько, что семья Кастельбро вряд ли сможет оплатить мои услуги…
– Прекратите! Я требую!
– Простите, отец, но я закончу.
– Сын мой!
– Хорошо, я закончу со всем сыновним почтением. Во-вторых, давать уроки – неприлично для семьи Кастельбро. Даже если они даются, простите за каламбур, в кругу этой семьи. По той же причине мы не обратились к молодому д'Эрио или иным господам из высшего света. И наконец, вас выбрала Карни. Моей сестре показалось забавным, что её для выступления в пьесе Луиса Пераля будет готовить Диего Пераль. Вас не смущают эти два оборота, дон Диего: «неприлично для семьи Кастельбро» и «показалось забавным»?
Диего пожал плечами:
– Ни в малейшей степени.
– Это, надо полагать, отказ?
– Нет, это согласие.
– Я же говорил вам, отец! – дон Фернан непринужденно рассмеялся, поднося к лицу платок, вымоченный в духах. – Маэстро горд, как сотня чертей, но это гордыня особого свойства. Хорошенько заденьте дона Диего, подцепите его крюком за ребро, и он прыгнет в самый ад!
– Сын мой! – в третий раз вскричал маркиз.
– Я не в обиде, ваше сиятельство, – успокоил его Диего. – В конце концов, ваш сын прав. У вас есть текст «Девицы-гусара»? Я бы хотел ознакомиться с пьесой до начала занятий.
– Вы не знакомы с пьесой дона Луиса? – изумился граф.
– Мой отец написал уйму пьес. Читай я все, я бы испортил глаза.
– Этот человек здесь ни при чем.
– Нисколько не сомневаюсь в ваших словах, – дон Фернан улыбнулся со всей возможной приятностью. – К тому же он тяжело ранен. Усадите гематра в сторонке, и его никто не тронет, даю вам слово. Но с вас – ответная любезность, сеньор Пераль. Вы обратили внимание, что я зову вас не доном Диего, а сеньором Пералем, как вы обычно просите? Теперь ваша очередь
Диего не ответил. Он аккуратно сгрузил гематра на землю, прислонил спиной к колоде. Раненый слабо застонал. По крайней мере, жив, оценил Диего. Под пристальными взглядами наемников он с демонстративной медлительностью, двумя пальцами, вытащил из-за пояса пистолет и бросил оружие на землю рядом с гематром.
Наемники ждали.
Пожав плечами, Диего отошел от колоды на пару шагов.
– Ангард, сеньоры, – махнул платком дон Фернан. – К бою!
Нет, Диего не переоценивал себя. Вряд ли маркиз де Кастельбро нанял для расправы над ним безрукую шваль. Да и троица головорезов не производила впечатления новичков в деле великой любви к ближнему своему. Что ж, теперь все в руке Божьей.
Как, собственно, и всегда.
Вольты, репризы, кварты и терции – ушло, забылось, рухнуло в тартарары. Остались действия без слов, решения без названий, поступки без медлительного одобрения калеки-рассудка. Однажды дон Леон, мир его праху, разглядел в мрачном, неприветливом мастер-сержанте Перале что-то, что оставалось тайной для самого Диего – и на краю могилы, обучая горстку избранных, кому не мог отказать, престарелый маэстро нарушил обет не брать подмастерьев. Диего мыл зал, чистил оружие, штопал манекены, а по вечерам впитывал науку дона Леона, словно губка – воду. «Что ты делаешь?» – спрашивал маэстро. Провоцирую соперника к нападению, отвечал Диего. Вызываю на удар. «Это называется аппель,» – кивал маэстро. Аппель, повторял Диего. «Или темп, – уточнял маэстро. – А что ты делаешь сейчас?» Колю после парирования, отвечал Диего. «Это называется рипост. А сейчас?» Пытаюсь выбить у вас шпагу, объяснял Диего, потный и злой. «Как именно?» Вскользь, пыхтел Диего. Быстрым ударом по слабой части вашего клинка, гори он в аду. «Это называется круазе. И выполняется это так…» Круазе, запоминал Диего, отправляясь в дальний угол зала за улетевшей рапирой. Запястье ломило, мозги пухли. Аппель, он же темп; рипост, круазе… Полтора года спустя, когда термины разлеглись по полочкам, маэстро велел: «Теперь учись забывать. Что ты делаешь?» Аппель, разъяснял Диего. «К чертям аппель! Забудь! Не называй, а делай! Что это?!» Рипост, откликался Диего. «В пекло рипост! Парируй и коли! Забыл? Молодец! Что именно ты забыл сейчас?!» Круазе, растерянно отвечал Диего, глядя, как шпага маэстро катится в знакомый угол. Я забыл круазе…
Тогда он впервые увидел слезу на щеке дона Леона.
Работу с учениками ему доверили не сразу. Сперва пришлось каленым железом выжечь солдатскую грубость – ученики в зале дона Леона были не из тех, кто спустит хотя бы намек на оскорбление. Тут пришлось потрудиться даже больше, чем с клинком в руке. Сам того не замечая, Диего вырос дважды грубияном. Грубость первую он заработал в армейском быту; вторую взлелеял от большого ума, стараясь не отличаться от остальных солдат. Это значило вытравить из себя школу, мар Яффе, умение пользоваться столовыми приборами, сморкаться в платок; а главное, вытравить из себя отца. Стоило на минуту расслабиться, как отец, великий «el Monstruo de Naturaleza», лез из сына наружу: гладкой речью, меткой цитатой, сложным словесным оборотом. Борясь с этой напастью, Диего хамил напропалую, предпочитая драться, рисковать, стоять под плетьми – все, что угодно, лишь бы не прослыть «кружевным солдатиком». Когда дон Леон наконец понял, что можно выгнать Диего Пераля из армии, но нельзя выгнать армию из Диего Пераля, он изобрел метод – неожиданный и действенный, как все находки старика. Он взрастил в подмастерье два качества: суровость и лаконичность. За этой броней грубость вначале спряталась от окружающих, а там и зачахла, как деревце без солнца.