Клинок архангела
Шрифт:
— Да. — Единственное резкое слово. — Если хочешь свободы, я дам её тебе.
Значит… выбор за ней и только за ней.
Глава 29
В конце концов, решение не такое уж трудное, потому что, когда дело касалось Дмитрия, чувство самосохранения отключалось. И это тоже безумие, такое же неумолимое, как потребность прикоснуться к нему, обнять… любить.
— Останься, — сказала она и почувствовала дрожь в мощном теле мужчины, который предложил ей свободу. Это немного сломило. Опустившись на колени, она крепко обняла его за шею и
— Никогда больше, — прошептал Дмитрий ей в волосы, его голос превратился в оголённый провод, а щиты пали.
— Я клянусь тебе. — Обхватив его шею у затылка, она ласкала его нежными поглаживаниями, и акт нежности был для них обоих. Для этого сурового, опасного мужчины, который стал её, и для сломленной, одинокой девочки внутри Хонор. — Скажи почему. — Ей нужно понять, заглянуть в глубины его сердца. Дмитрий сжал в кулак её волосы.
— Это мемориал, — сказал он таким грубым голосом, что его было трудно понять. — Никто, кроме Рафаэля, не знает о его существовании. — Её сердце глухо забилось, огромная волна понимания захлестнула разум, но ускользнуло из рук и рассеялось, как туман, когда Хонор попыталась дотянуться до него, удержать.
Забыв об этом на мгновение, Хонор подумала о полевых цветах, о стольких цветах, о стольких оттенках, все они приветственно кивали головками, когда она парковала автомобиль как можно дальше, чтобы не раздавить их. Она, медленно, но уверенно, шла сквозь буйство красок, привлечённая невидимыми руинами — как будто её тело было компасом, а руины указывали север. Меланхолия места сковала конечности, но Хонор была уверена, что слышала эхо смеха… детского восторга.
— В том месте много воспоминаний, — прошептала она. — Существует не только печаль, Дмитрий. Ты должен помнить. — Слова были не её, но подходили. — Ты должен.
— Я помню всё. — Смех, созданный зазубренным металлом и битым стеклом. — Иногда я жалею, что помню. Но воспоминания высечены в камне, их никогда не забыть. — Хонор подумала о том, каково нести такое горе сквозь века, оплакивать почти тысячу лет, и почувствовала такую сильную боль, что ей не было конца.
— Она бы не хотела этого для тебя, — уверенно заявила она. — Ты это знаешь.
Хонор права, подумал Дмитрий. Ингрид пришла бы в ужас, увидев, кем — чем — он стал, как позволил потере её и детей изменить его. Но знал и другое.
— Перед кое-чем не может устоять ни один мужчина. Некоторые потери ни один муж, — ни один отец, — никогда не сможет забыть.
— Дмитрий…
— Я не знаю, что могу дать тебе, Хонор, — сказал он, потому что она заслуживала честности, — но знаю, что ничего подобного не чувствовал с момента, как она умерла. — Хонор обхватила ладонями его лицо.
— Всё в порядке. — Нежнейший из поцелуев. Дмитрий не понимал, как она стала той, кто предлагал утешение, когда он причинил вред, но его душа, так долго холодная, грелась в её тепле.
— Однажды я кормил Елену, — сказал он много времени спустя, когда она сомкнула губы на вилке с рисом, которую он поднёс ко рту, поскольку
— Ножи были задействованы?
— Нет, но в то время она была связана. — Казалось, целую вечность назад он насмехался над Еленой, пока она оставалась связанной ради собственной безопасности. — Она подстрелила Рафаэля.
Остальные из Семёрки готовы были пустить кровь, Дмитрий был связан клятвой защищать её. Хонор наклонилась вперёд, нахмурив брови.
— До меня доходили слухи… она действительно это сделала?
Он рассказал ей историю и умудрился одновременно запихнуть большую часть еды, гадая, заметила ли она фрукты и мёд, которые он добавил на стол.
«— Муж, у меня вообще-то руки есть. — Он подносил ломтик фрукта к этим прекрасным губам, пока жена сидела у него на коленях, одной рукой обнимая его за шею.
— Ты можешь поблагодарить меня своими руками за то, что я так хорошо забочусь о тебе. — Маленькие белые зубки впиваются во фрукт, тонкое горлышко проглатывает сочную мякоть.
— Дмитрий?
— Да? — Он провёл фруктом по горлу, слизал сок. Она вздрогнула.
— Я надеюсь, что буду сидеть у тебя на коленях, когда стану беззубой каргой, а ты морщинистым стариком».
Поставив бокал с вином, Хонор встала, чтобы скользнуть к нему на колени, и воспоминания и реальность столкнулись в калейдоскопе, от которого у него закружилась голова. Прикосновение её губ к его губам только усилило перелом времени, вкус был горячим, сладким и до боли знакомым, даже если его и не было. Поглаживая рукой шею Хонор сзади, он заставил себя обнимать её с осознанной нежностью, когда она приоткрыла рот и исследовала его медленной, греховной распущенностью.
Нежность момента уничтожила его, воспев ту часть, которую он считал давно умершей. Её запах, цветущие полевые цветы, ощущение тела в руках, то, как она смеялась, всё подходило ему, как ключ к замку.
Ингрид была совсем другой внешне — женщиной, любящей дом и домашний очаг, которая не умела пользоваться клинком, кроме как на кухне, но у неё было львиное сердце. Так же как и у Хонор.
— Да, — сказал он, когда она прервала поцелуй.
Хонор наклонила голову в безмолвном вопросе. Встретившись взглядом с глазами цвета туманных лесов, он очень осторожно провёл рукой вниз, чтобы положить её на грудь.
— Теперь, Хонор. — Её сердцебиение глухо стучало под его рукой, а голос был хриплым из-за только что прошедшей бури… и от страсти, от которой покраснели её полные губы, так что ему захотелось прикусить зубами.
— Окна, — прошептала она. На такой высоте никаких шансов, что их заметят… за исключением, конечно, бессмертных с крыльями.
— Закрой жалюзи. — Прозвучала тихая команда.
Уголки губ Хонор приподнялись.
— Как пожелаешь. — Зная, что его дразнят, и вполне довольный положением дел, он наблюдал, как она встала и подошла, чтобы закрыть жалюзи, окружив их мягкой интимностью, создаваемой тихим шелестом дождя за стеклом.