Клинок без ржавчины
Шрифт:
Умирающий перестал хрипеть. Он только едва слышно стонал, потом глубоко вздохнул и затих. А Гури Ардашелиа бросился на землю и зарыдал… Когда он поднял голову, все так же сияло апрельское солнце, над вишнями все так же жужжали пчелы и цветы на деревьях были такие же белые, как десять минут или десять веков тому назад.
С этим парнем Гури познакомился только нынче утром. Гури не знал ни его фамилии, ни откуда он родом, даже имени он толком не расслышал, когда они знакомились у полевой почты. Всего один раз они пожали друг другу руки и прошли вместе не более двух километров. Но смерть этого парня, которого, кажется, звали Шалико, поразила ужасом вчерашнего студента. Это был
Когда Ардашелиа вернулся в роту, Иона Мебуке испугался за него. Молодой солдат делал все, что ему приказывали: говорили «иди» — он шел, говорили «ешь» — он ел, «стреляй» — он стрелял. Но Иона видел, что парнишка живет, как заведенный, ни к чему у него душа не лежит, ничего его не радует и не печалит. «С новичками иногда такое бывает, — подумал Иона. — Испугался мальчик. А страх и не то делает с человеком». Но вскоре он понял, что заблуждается: в первом же бою Гури снова удивил Иону. Ничего не боится парень. Смелый — первым из окопа выбрался, когда в атаку пошли, но бесшабашный какой-то… Бежит по чистому полю, хоть бы пригнулся немного. А когда залегли под огнем, каждый солдат в землю зарывается, как же иначе… А он до саперки своей и не дотронулся, лежит, в небо поплевывает. Но это, извините, уже не храбрость! С чего он, такой молоденький, на жизнь свою махнул рукой? Тут Иона уже не мог не вмешаться…
Однажды, на привале, он достал из своего мешка бумагу и карандаш.
— Помоги, студент, не могу карандаш держать, руку подвернул. Напиши письмо домой.
А письмо было длинное, подробное, и диктовал его Иона медленно, обдумывая каждое слово. Как усидел за такой нудной работой Ардашелиа — не понять. На другой день назначил старшина нашего студента в наряд на кухню: картошку чистить, котлы драить, дрова рубить, к колодцу за водой бегать. Кому охота в такой наряд заступать, да еще на коротком привале. Ардашелиа поморщился, но что поделаешь — приказ… А этот чудак Мебуке сам напросился к нему в напарники.
Помню и такой случай: остановились мы на ночлег в небольшом селе, выставили боевое охранение. Иона отрыл себе ячейку по всем правилам, а вот Ардашелиа копнул раз-другой, брустверок насыпал — и доволен. Иона, недолго думая, сунулся к нему с лопаткой на помощь. Ардашелиа возмутился:
— Надоел ты мне, старик! Кто тебя просит?
— А ты мне скажи, парень, отец у тебя есть?
— Ну, есть! Тебе-то что?
— Вот твой отец меня и просит: побереги, друг Иона, моего неразумного сына. Понял, студент? И заруби себе на носу, что проклятая пуля не только тебя убьет, она и отца твоего доконает. В этом все зло войны… Пусть моя пуля меня убьет, согласен. Но разве одна пуля только одного человека убивает?.. Нет, мальчик.
Ардашелиа промолчал. А утром, когда батальон снялся с бивака, Гури подошел к Ионе и попросил у него табаку.
— Ты куришь? — удивился Иона. — Ни разу не видел тебя с цигаркой.
— Да нет, я давно курю, — сказал Ардашелиа, но цигарку он никак не смог свернуть, три раза порвалась у него в руках толстая газетная бумага. Эта невинная ложь многое сказала Ионе. И когда они к вечеру остановились на отдых, Мебуке положил свой вещевой мешок рядом с мешком нашего студента.
— Мой сосед что-то по ночам митингует… Он-то себе спит, а я глаз не смыкаю, речи его слушаю… Пристроюсь тут рядом, не возражаешь?
— Не возражаю, — сказал Ардашелиа и, достав из кармана пачку румынских сигарет, предложил: — Ну что ж, покурим на сон грядущий?
— Я сроду не курил, — сказал Иона.
— Знаешь, я тоже не из курящих, — вдруг рассмеялся Ардашелиа.
А через несколько дней на высотах под Балаклавой Иона Мебуке доказал, что он для молодых солдат не только докучливый дядька… Пришлось ему вместе с Ардашелиа делать проход в проволочном заграждении. За полчаса они вскарабкались по каменистому склону на гребень высотки и довольно долго провозились с дьявольски запутанной спиралью Бруно. Им очень мешали осветительные ракеты на парашютиках. Пока они висят над твоей головой, заливая все вокруг мертвенным светом, ты замри, чтобы твоего дыхания и трава не слышала… И моли бога, чтобы он превратил тебя в камень или надел на тебя шапку-невидимку. Иногда в небе вспыхивали сразу по две-три ракеты, и тогда молодой солдат не знал, куда девать свои руки, свои ноги, все тело свое, которое, как ему казалось, ищет вся Германия, чтобы разорвать его в клочья и смешать с землей. И все-таки дело свое они сделали. Но впереди, у самых немецких окопов, оказалось еще два ряда проволоки.
— Подожди меня здесь, прикроешь в случае чего, а я быстро, — сказал Ардашелиа и пополз вперед. Иона укрылся в небольшой воронке, потер свои ободранные о камни локти и притих.
Где-то совсем близко полилась вода, затем кто-то принялся насвистывать незнакомую песенку. Иона осторожно выглянул из воронки: слева от него, освещенный ракетой, стоял немецкий солдат и мочился. И насвистывал себе… Потом, застегнув ширинку и все так же насвистывая, достал из-за голенища гранату с деревянной рукояткой и на что-то нацелился. Как на что-то?! Мебуке яснее ясного видел, что немец, сделав шаг вперед, нацелился именно на его воронку.
«Заметил меня или что ему померещилось?» Выяснить это Иона не успел. Немец метнул гранату. Насмерть перепугавшись, Иона бросился на дно ямы. Он услышал, как граната шлепнулась на землю и покатилась вниз, в воронку. Иона хотел прикрыть голову руками, но они уже не послушались. Как у мертвого. Он и был мертвым. Но вот робко шевельнулось сердце. Шевельнулось и опять замерло. Потом удар за ударом, все громче, все чаще. И прежде чем радостная весть дошла до сознания, Иона плотью своей почувствовал, — граната не взорвалась! Не взорвалась! Не взорвалась!
Иона приподнялся и посмотрел на немца.
«Значит, не ты моя смерть», — подумал Иона. Немецкий солдат стоял там же и спокойно насвистывал. Иона понял: ничего он не заметил, и ничего ему не померещилось, просто скучно стало человеку, вот взял и бросил гранату, чтобы немного развлечься. На переднем крае такое нередко бывает: надоест дежурному тишина и одиночество, вот он и выпустит очередь, а то и гранату швырнет, побеседует с ночью… Всяк по-своему развлекается.
«Не ты моя смерть», — опять подумал Иона, но порадоваться своему солдатскому везению не успел: немец достал вторую гранату и снова нацелился на ту злосчастную воронку. Первая не взорвалась, шума не было — а ему, видимо, хотелось пошуметь на всю округу. Но представьте себе положение Ионы Мебуке — разве и вторая граната так же тихо и безобидно скатится в воронку? Шутишь! Оружие не подводит дважды.
Остался один выход: упредить этого бездельника, всадить в него пулю. Убить его. Только так Иона может спастись. Но нет, нельзя стрелять, когда в двух шагах немецкие окопы и твой напарник режет проволоку под самым носом у вражеских часовых.
Себя-то Иона спасет, он не промахнется, но его студентик неминуемо попадет в западню, живым его немцы оттуда не выпустят. Погибнет славный мальчик, и дело провалится. На эти размышления Иона потратил всего лишь мгновение…
Он не выстрелил. Только диском автомата прикрыл голову.