Клинок без ржавчины
Шрифт:
Так прошел дождливый апрель.
Как-то раз девочка опоздала к потийскому поезду. Санитарный вагон уже отцепили, и около него тихонько подрагивали два стареньких автомобиля с красными крестами.
Цабуня, как обычно, прошла по вагону. Раненых было немного, они охотно разговаривали с девочкой, кто-то даже подарил ей плитку шоколада, но больше ничем не могли ее порадовать. Валико Абуладзе они не знали.
Цабуня немного постояла в конце коридора, все еще не решаясь покинуть вагон.
Вдруг ее окликнул какой-то раненый. Он уже лежал на носилках, и санитарки торопливо
— Девочка, а кто он тебе, Валико Абуладзе?
Цабуня увидела бледное, худое лицо раненого с такими светло-золотистыми усами, словно они были сделаны из кукурузных шелковинок.
— Отец… — всхлипнула девочка и, не ожидая никакого чуда, хотела пройти мимо.
— Отец? — переспросил он. — Что ж ты раньше мне не сказала, маленькая! Отец твой жив-здоров, я его недавно видел. Велел передать, чтобы дома не беспокоились…
Он еще что-то сказал, но, потрясенная, Цабуня уже ничего не слышала: кровь зашумела у нее в ушах. Не помня себя от радости, она перепрыгнула через какие-то свертки, мешки с бельем, чуть не сбила с ног санитарку и выскочила из вагона.
«Скорей обрадовать маму! Скорей!..» — только об этом думала она сейчас, задыхаясь от быстрого бега. Не. разбирая дороги, не жалея свои сандалики, она бежала домой по весенним, невысохшим лужам, и маленькие желтые утята испуганно разлетались во все стороны.
Военный госпиталь находился в бывшем санатории железнодорожников, у самого берега Риони, в глубине большого старинного парка.
За чугунной оградой на садовой скамье сидел дед-вахтер с обвислыми белыми усами, в фуражке железнодорожника с изломанным козырьком. На коленях он держал солдатский котелок с горячей похлебкой. Рука у него дрожала, и, чтобы не пролить ни капли, дед подставил под ложку ломоть черного хлеба.
Беспокоить рабочего человека во время еды неприлично, поэтому Цабуня некоторое время молча постояла в сторонке, в тени белой акации. И только когда вахтер закончил свой стариковский обед, девочка подошла к калитке:
— Дедушка, пропусти меня в госпиталь.
Старик не спеша повесил на ветку пустой котелок:
— А тебе кого нужно?
— Одного раненого хочу видеть.
— А кто он?
— Товарищ моего отца… А как зовут — не знаю.
И Цабуня, волнуясь и сбиваясь, рассказала старику о том, что произошло вчера в санитарном вагоне.
— Ах ты, дурочка! — неодобрительно покачал головой старик. — Как же ты имя у него не спросила?!
Цабуня коротко вздохнула:
— Мама меня тоже поругала. Сперва плакала от радости, а потом говорит: «Горе мне, как же мы теперь этого человека найдем?» А я говорю: «Не беспокойся, мама, найду…»
— Ишь ты!.. — сказал старик, приоткрывая калитку. — А ты из каких Абуладзе? Из Заречных или Ящеролизов?
— Ящеролизов, — неохотно ответила Цабуня. Она терпеть не могла этого уличного прозвища семьи Абуладзе.
— А-а, Нестерова внучка! Знавал я твоего знаменитого деда. Знавал!.. — Старик даже крякнул от удовольствия. — Скупой он был мужик, упаси боже! И через свою скупость фамилию вашу навеки погубил. Ох, и была потеха!.. Слыхала?
Еще бы! Цабуня не раз слышала всякие небылицы про скупость покойного деда Нестора. Рассказывали и такое: однажды, когда он работал на своем винограднике, ему принесли обед. Дед расположился на траве, и, пока нарезал хлеб, в миску с лобио нечаянно прыгнула зеленая ящерица. Для другого человека обед после этого уже не обед, а Нестор был не таков.
«Твоего не хочу, а своего не дам!» — воскликнул он и, не долго думая, схватил вымазанную в густом соусе ящерицу, облизал ее с головы до хвоста и бросил в кусты.
Так оно было или не так, но с того часа прилипла к семье Абуладзе обидная кличка — Ящеролизы.
— Спичку на четыре части делил! Ох-хо-хо!..
Долго еще смеялся старик, вспоминая проделки скупого Нестора. Потом его начал душить кашель. Он махнул рукой и, немного отдышавшись, сказал девочке:
— Входи, входи, Нестерова внучка. Только как ты своего раненого найдешь? Много их у нас…
— По усам, дедушка. Они у него рыжие, в жизни таких не видела. Я быстро… Поговорю с ним немного — и назад.
— Нет, доченька, так нельзя. Это тебе не вокзал. У нас другой порядок. Подожди меня здесь, — сказал старик и, закрыв на замок калитку, бодро зашагал по усыпанной битым кирпичом дорожке.
Вернулся он не скоро, вместе с молодой санитаркой.
— Вчерашние еще в приемной лежат, — сообщил он девочке. — Пойдешь с ней, она покажет…
«Товарищ начальник госпиталя! Обращается к вам младший сержант Арчил Месхи, находящийся на излечении в палате № 2 хирургического корпуса. Я бы не беспокоил вас, но попал в такое затруднительное положение— просто спасения нету. А потому настоятельно прошу перевести меня в другой госпиталь, все равно в какой, по вашему усмотрению.
Может, причина покажется вам неуважительной. Скажете: «Мудрит солдат», — но дочитайте мое письмо до конца и судите сами.
Вы, наверное, слыхали, что ко мне ходит маленькая девочка, по имени Цабуня. Она думает (да и все в госпитале уверены в этом), что я друг ее отца, близкий ему человек. Но, товарищ начальник, тут недоразумение получилось.
Дело в том, что отца этой девочки я в глаза никогда не видел и фамилию его услышал впервые две недели тому назад от самой Цабуни, когда она пришла к нам в санитарный вагон.
Смотрю: стоит она в коридоре, маленькая веточка, надломленная грозой, и плачет — даже не плачет, а молча глотает горькие, недетские слезы.
Не выдержало мое сердце, товарищ подполковник! И, не задумываясь, я сказал ей, что знаю Валико Абуладзе, видел его недавно живым и здоровым. Может, что и неправильно я сделал, но мне так хотелось ее утешить!.. Думал я по простоте своей душевной, что па этом и поставим точку. А вышло по-другому.
Привезли меня к вам в субботу, а в воскресенье лежу, отдыхаю после перевязки, вдруг входит в нашу палату эта самая Цабуня — и прямо ко мне. Я так и обмер.