Клинок без ржавчины
Шрифт:
«Ишь как разнесло ее, негодницу», — обозлилась мадам Оленька, и с того дня сама потеряла покой и Гаянэ донимала придирками. Она словом не обмолвилась о своей ревности, но избавиться от нее уже не смогла. С той поры как Гоча Калмахелидзе стал большим человеком, у Оленьки объявилась тысяча забот. Супругу товарища министра часто приглашали на благотворительные спектакли, просили быть хозяйкой на лотереях-аллегри, ей иногда приходилось целыми днями разъезжать по городу. Мадам Оленька с большим удовольствием занималась всеми этими делами. Министерский экипаж в последнее время целиком был к услугам мадам Оленьки. Ведь
Вот, к примеру, один листок записной книжки мадам Оленьки: «14 апреля. В понедельник, в одиннадцать часов, заседание комитета помощи семьям погибших воинов. Вечером — попросить фабриканта Адельханова пожертвовать какую-нибудь безделушку для аукциона.
Вторник. Раздача подарков инвалидам войны в госпитале, прием в германском посольстве.
Среда. Выборы председательницы женского благотворительного общества в грузинском клубе. После обеда — осмотр бараков для беженцев на Мадатовском острове.
В четверг утром — драматический кружок. Пятница — раздать ученикам старших классов кружки для сбора пожертвований (проследить, чтоб Кетино сидела дома)…»
По субботам и воскресеньям Оленька принимала у себя близких друзей, общественных деятелей, сотрудников министерства… Приемы эти проходили по раз и навсегда заведенному порядку: преферанс, ужин и бесконечные споры и дискуссии о внешней политике «независимой» Грузии, о последнем меморандуме Гегечкори в Лиге наций, о гражданской войне в России, о наглых турецких генералах, которые самым бесстыдным образом перекраивали по своему усмотрению границы Грузии.
«Ангел-хранитель наш идет!» — говорили инвалиды, когда в затхлой, госпитальной палате появлялась стройная, красивая, нарядно одетая мадам Оленька с волосами, чуть посеребренными сединой. Она скользила по тесному проходу, шелестя юбками, не глядя, раздавала тощие пакеты и исчезала так же быстро, как и появлялась.
О, как любила мадам Оленька вручать подарки и пожертвования! Правда, зачастую она сама не знала, что лежит в пакетах. Однажды второпях перепутала и раздала инвалидам женские поношенные кофты и чулки. Но это, конечно, мелочь. Мадам Оленька преследовала одну-единственную цель: чтобы при раздаче подарков присутствовало как можно больше народу и чтобы слава о ней пошла по всему городу — ну что за беззаветная общественная деятельница наша мадам Калмахелидзе!
Оленька знала и умела все понемногу: играла на рояле, пела, болтала по-французски, вязала, вышивала гладью. Во время мировой войны, когда Гоча сидел в метехской тюрьме, она окончила бухгалтерские курсы и служила в акцизном управлении. Однако свое истинное призвание мадам Оленька обрела в грузинском клубе, когда ее в первый раз попросили быть хозяйкой лотереи-аллегри. В тот вечер она так дорого продала самую простую стеклянную вазу, что члены комиссии не уставали целовать ей ручки и на другой же день ввели в состав правления клуба. Никто не мог быстрее мадам Оленьки распространить дорогие билеты или собрать пожертвования.
— Боже мой, как я устала! Экипаж пришлось одолжить председателю, а самой пешком обойти все Сололаки! — пожаловалась однажды мужу мадам Оленька, бросаясь в кресло и бессильно раскинув руки.
— Зачем ты надрывалась?
— До завтра? — воскликнула Оленька. — А как же мои сироты? Мои инвалиды?
Она всегда говорила «мои сироты, мои инвалиды», хотя не знала, кто в конце концов излечился, а кто отправился к праотцам.
На заседаниях мадам Оленька любила повторять: мы затем и совершили революцию, чтобы женщина могла вырваться из кухни и занять достойное место в жизни. Сама-то она освободилась от кухни и развернула крылья, зато все домашние заботы взвалила на двух служанок.
Кто сосчитает, в каких только обществах и комитетах не состояла супруга Гочи Калмахелидзе? Она с ног сбивалась, чтобы прослыть неутомимой общественницей. Но теперь положение изменилось. Под предлогом плохого самочувствия мадам Оленька все чаще оставалась дома. А когда Гоча не ходил в министерство, ее и палкой на улицу. не выгонишь. Ей казалось: останься Гоча наедине с Гаянэ, произойдет что-то ужасное. Воображение ревнивой женщины не имело пределов. Она с такой ясностью представляла себе, как Гоча обнимает служанку, что бедной мадам Оленьке приходилось успокаивать себя сердечными каплями. Она явственно слышала любовные слова, которые нашептывал ее муж этой бесстыжей девке, те самые слова, которые он когда-то говорил ей.
Бывало, взглянет утром мадам Оленька на свежую, розовую после сна Гаянэ, и на весь день у нее портится настроение.
— Чего выставила свои груди напоказ! Видишь же, не умещаешься в этом платье — разнесло тебя, как корову. Переоденься сейчас же! — Мадам Оленька бросила Гаянэ свой старый халат.
На пасху старшая дочь Оленьки подарила прислуге старое платье. Гаянэ хотела его перешить, потому что оно было ей велико, но мадам Оленька не разрешила: хочешь — надевай такое, нет — совсем не получишь. Ревнивица-хозяйка все силы прилагала, чтобы скрыть чары этой девушки под неуклюжей одеждой с чужого плеча.
Жарким летом, когда скопившийся зной, кажется, так и кипит в каменном котле Тифлиса, Гаянэ не снимает закрытой кофты с длинными рукавами, она даже воротника расстегнуть не смеет, чтобы не заглядывался хозяин на ее белую шею и плечи.
«Выгоню — и дело с концом!» — решает мадам Оленька, хотя прекрасно знает, что не сделает этого. В позапрошлом году, до того, как в доме появилась Гаянэ, мадам Оленьке пришлось переменить пять служанок. Одна не умела готовить, вторая готовила, но была такая неряха, что все брезговали ее стряпней, третья оказалась на редкость неуклюжей, все у нее из рук валилось. Мадам Оленька дрожала от страха — того и гляди, эта растяпа наткнется на что-нибудь и разобьет. Четвертая была нечиста на руку: «Я уже не говорю о сахаре и орехах, она даже кислого ткемали в доме не оставила!»
Тихая, безответная и понятливая Гаянэ прямо с неба свалилась. Чего только не умела она в свои семнадцать лет! Когда она появилась в семье Калмахелидзе, мадам Оленька наконец свободно вздохнула. Ни замечаний, ни объяснений этой девушке не приходилось повторять дважды. А как держит себя, просто диву даешься. За любой стол сажай — не осрамит. Обедает — никогда не поймешь, что у нее во рту, кусок мяса или просто воздух, ни малейшего звука не услышишь. А с ножом и вилкой управляется словно барышня из Сололаки. Никогда не скажешь, что она дочь простого грузчика из Заречья.