Клинок без ржавчины
Шрифт:
Убедившись, что с женой ему не справиться, Гоча попросил отца, чтобы тот вразумил Ольгу.
— Умная женщина сейчас не стала бы вазы и кресла напоказ выставлять, заперлась бы себе и сидела тихонько. А эта полгорода созвала: идите, мол, смотрите, какое богатство нам оставили кровососы-буржуи!
Гоча со стыда сгорал, когда его супруга подводила гостя к буфету и принималась объяснять: это чашка, если не ошибаюсь, в стиле барокко, а это позолоченное блюдо — настоящее рококо. При этом у нее на губах играла такая довольная улыбка, словно все это богатство она принесла в приданое.
Огромная квартира, дубовый паркет, мебель требовали ухода. Хорошо еще, мадам Оленька
Кому не известно, сколько хлопот и беготни связано с благотворительными аукционами и лотереями. Вахо и здесь незаменимый помощник. Проводит, встретит, наймет фаэтон, закажет цветы — в этих делах нет ему равного. И еще одно любимое занятие есть у Вахо Цуладзе — нарды.
Пока этот родственник Оленьки жил в Самтредиа, он ничем, кроме игры в нарды, не занимался. С утра обходил цирюльни и винные духаны, лавки сапожников, где обычно собирались его дружки. Завидев Вахо, они тотчас выносили три табурета: два для игроков, третий для доски. И до вечера только и слышны были стук красных и черных шашек да щелканье костей — каматели. Ставка всегда была неизменной: две кварты вина со своей закуской.
До революции каждый житель Самтредиа мечтал устроиться на железную дорогу. Не только такой недоучка, как Вахо, окончивший четыре класса, но и сами обедневшие князья Микеладзе не брезговали местом кондуктора на поезде Поти — Тифлис. Служба на железной дороге была выгодной: хорошее жалованье, казенное обмундирование, бесплатное топливо, и, что самое главное, железнодорожников не брали в армию.
Сплоховал Вахо Цуладзе: двух недель не продержался в железнодорожном училище.
— Не в тех я годах, чтобы книжки читать да уроки зубрить, — огрызался Вахо на сетования отца.
— Отца бы пожалел. И когда только за ум возьмешься?
— Скоро, папочка, совсем скоро, после дождичка в четверг, — обещал Вахо.
Родители подумали, посоветовались и женили Вахо: может, гулять перестанет и делом займется.
Тем временем в Сараеве убили наследника австрийского престола Франца-Фердинанда, и началась мировая война. Вахо Цуладзе вытянул жребий и должен был первым же эшелоном отправиться в Баку. Но недаром говорят, взятка к любому замку ключи подбирает. Вахо был оставлен в Самтредиа санитаром дезинфекционного вагона. Он в этом вагоне и одной ночи не ночевал, смены белья в котел не бросил. Только каждую субботу старшему санитару приносил вино, табак, вареную курицу. Больше от него ничего не требовалось. Потом произошла Февральская революция.
Муж двоюродной сестры Вахо пошел в гору — Вахо увидел в газете снимок: рабочие-железнодорожники на руках выносят Гочу Калмахелидзе из метехской тюрьмы. Не долго думая, Вахо отправился в столицу на поиски счастья.
На вид Вахо парень хоть куда. И собой хорош, и вести себя умеет. Такой предупредительный — даже младшему и тому не даст опередить себя в приветствии, вежливые и любезные слова с языка у него не сходят: простите, извините, прошу вас… Ко всем этим достоинствам прибавилась просьба мадам Оленьки, и Вахо Цуладзе прошлой весной зачислили в особый отряд Кедия, облачили его в мышиного цвета бушлат, повесили через плечо маузер в деревянной кобуре и послали усмирять народ, недовольный правительством. Но вот что однажды случилось: гвардейцы производили обыск на квартире какого-то купца, и хозяйка заявила, что у нее из шкатулки пропали золотые часы. Товарищи заподозрили Вахо, вывели его в другую комнату, вывернули карманы и нашли пропажу. Ради Гочи Калмахелидзе Вахо не стали предавать суду, в тот же день отобрали у него оружие и вытолкали взашей.
— Что случилось, Вахо? — спросила Оленька своего обескураженного родственника.
— Эх, сестрица, чтобы у них служить, каменное сердце надо иметь. Не все могут каждую ночь обыски проводить и людей арестовывать. Я даже курицу зарезать не могу. Понимаю, что глупо, но потом куска в рот не положу. Такой я нескладный человек, что поделаешь! Если устроишь меня в другое место, век благодарить буду, а на нет и суда нет. Бесплатный билет у меня в кармане, и Самтредиа на месте стоит, авось не пропадем.
— Не знаю, что и сказать тебе. За день тысяча посетителей приходит: замолви-де словечко перед Кедия…
— Мне спокойная служба нужна. Не люблю я эти штыки и бомбы.
— Может, ты приглядел себе место?
— Хочу в казино устроиться…
— В казино?!
— Работа как раз по мне, Оленька! На днях я зашел туда, уходить не хотелось, так увлекся, за игрой наблюдая. Знаешь ведь, как я люблю такие вещи! Меня хлебом не корми, только дай там побыть, среди тех людей потереться! Хо-хо-хо! Какими там деньгами ворочают, от нищеты до богатства — один шаг. Ладно, пусть не возьмут меня крупье, я и швейцаром согласен… Буду жалованье получать, и место прибыльное… Проигравший человек на все готов: только поддержи его в трудную минуту, он ничего не пожалеет, все отдаст — часы, перстень, портсигар серебряный, и кто его знает, что еще у богатых людей в карманах водится. Как стану там своим человеком, целый день буду свободен, тебе помочь смогу, а вечером делом займусь.
— Хорошо, я постараюсь. Хотя родственнику Гочи Калмахелидзе следовало бы заняться более чистой работой! — сказала Оленька, в душе, однако, одобрила выбор Вахо: «У этого дармоеда и в самом деле будет уйма свободного времени, и он мне немного поможет!»
В ожидании желанного местечка Вахо Цуладзе превратился в верного слугу мадам Оленьки.
Едва наступает утро, как будущий крупье уже появляется на улице Петра Великого. Хозяйка еще спит, когда Вахо проникает на кухню, садится, закинув ногу на ногу, и, поигрывая бляхой серебряного грузинского пояса, не сводит с Гаянэ глаз.
— Что ты так смотришь на меня, дядюшка Вахо? — спрашивает Гаянэ, засыпая в самовар угли.
— Неужели ты ничего не замечаешь?
— А что я должна заметить?
— Совсем ничего не замечаешь?
— Ну, может, выпил ты немного.
— Ладно, коли так, оставим это. В другой раз скажу, — вздыхает Вахо и выносит самовар на балкон.
Намеки Вахо не вызывали у Гаянэ ничего, кроме смеха. Она принимала все за шутку, только однажды, когда осталась с Вахо одна, почувствовала некоторое беспокойство. Ей вдруг показалось, что у Вахо и голос изменился, и глаза стали какие-то странные. Гаянэ долго не могла подавить непонятную тревогу.
В передней зазвонил звонок. Входная дверь отворилась и впустила струю холодного воздуха, раздались кашель и шарканье ног.
— Кто там?
— Это я, Гоча, можно?
— Бидзина, дорогой, ты как будто в сердце у меня сидел! — Обрадованный Гоча кинулся к гостю, выхватил у него из рук мокрый зонт и повесил на вешалку. — Я только к тебе собирался. Раздевайся, чего стоишь? Ольга, дорогая, накрой нам маленький стол возле камина. Гаянэ, сбегай вниз и скажи кучеру, чтобы ехал к Силии Лашхи. Пусть привезет его сюда, скажет, что мне нездоровится и я хочу его видеть… Давай наконец пальто!