Клинок Гармонии
Шрифт:
— Маловато, — вновь заговорила девочка.
— Это ты сделала? Зачем? Какое плохое зло я тебе причинила?
— Ты убила маленького ребенка, — пояснила девочка.
— Никого я не убивала, — спокойно ответила я, не понимая, о чем идет речь.
— Ага, как же, — фыркнула она, — а меня тогда кто убил? Разве не ты?
— О чем ты вообще говоришь?
— Помнишь того дядю, который хотел помочь тебе? Большой толстый дядя в «Вишневом» сквере? Серое пальто, огромные галоши…
— Что ты хочешь мне этим сказать?
— Ты была пьяна, Ринна, — осуждающе проговорила девочка, поставив мне ногу на спину, пока
— Да, было такое, но никакого ребенка я не убивала!
— Ты не помнишь этого Ринна, но вина за содеянное все равно лежит где-то глубоко в твоем сердце — или нет? Насколько же ты на самом деле бездушная?
— Девочка, что ты…
— Ринна, ты в самом деле убила маленькую девочку — меня. Избитый тобой добрый дядя практически замертво рухнул на землю, придавив собственную дочь тяжелой тушей, из-под которой она бы не смогла выбраться. Ты ушла и оставила меня умирать от удушья, хотя могла поднять его и спасти тем самым невинное дитя. Чем я заслужила такой участи? Что плохого сделал тебе мой папа, что ты убила его собственную дочь?
— Я… помню…
— Видишь, грешница — ошибки всегда напоминают о себе, даже когда ты уже почти позабыла. Мой папа был бесплодным, всю свою жизнь он мечтал завести ребенка, и эта мечта однажды исполнилась, когда тот был уже стар. Этот человек не смог смириться с тем, что собственным лишним весом убил родную кровушку, весь остаток своей жизни винил себя в том, что, если бы он не был таким толстым — все могло бы быть иначе. Он так и не признал твоей вины, а теперь вынужден тлеть на одной из картин Сальвадора — это все твоя вина, две погубленные жизни тебе этого не простят.
— Это не правда — ты лжешь, — отрицала я, в глубине души понимая, что такой сценарий имел место быть, ведь я правда избила того мужчину, а вместе с ним в тот день была девочка.
— Это правда, Ринна, — послышался до боли знакомый голос, — признай, что ты убила ребенка.
— Артур? — опомнилась я, обернувшись в сторону источника звука.
— Ты и меня убила, Ринна, — с презрением смотрел на меня возлюбленный, которого я любила больше собственной жизни.
— Артур, прости меня! Я хотела тебя спасти и не смогла, прости!
— Тебе нет прощения, Ринна, — отстранился он. — Даже если бы я простил тебя — остальные бы продолжили желать смерти. Вот, например, Каори, — он показал пальцем куда-то в сторону.
— Привет, подруга, — вдруг заговорила женская фигура, в которой я сразу же признала свою подругу Каори. — Артур ведь прав — это из-за тебя гвардия сожгла типографию.
— Это не правда! Ее сожгли намного позже моего последнего визита!
— Это правда, Ринна, ведь если бы не ты, Ашидо Такаги не пришел бы в типографию, его бы не узнала женщина на входе и не вызвала бы гвардию — это все твоя вина.
— Позор, — раздался громкий бас, который мог принадлежать только одному человеку — моему отцу Роберту. — Моя дочь оказалась не простой оборванкой, выбравшей жизнь в низшей прослойке, а самой настоящей убийцей.
— Папа…
— Хочешь сказать, что ты совсем не чувствуешь вины за содеянное? — вновь заговорил Артур, сверля меня взглядом своих бесконечно голубых глаз.
— Чувствую, —
— Ринна, ты ведь помнишь те времена, когда еще училась в школе, а? Тот самый период юношеской ветрености — завязку нашей любви.
— Помню, Артур, все помню, — подтвердила я, чувствуя, что уже не контролирую слезы.
— Это ведь я сделал тебя такой, — вдруг поник он. — Ты потеряла голову от любви и видела перед собой только то, что хочешь видеть — меня. Тогда в «GenTask» ты могла спасти меня, но не стала, из-за чего я умер, и последняя здравая частичка твоего сознания утонула в пучине безумия, из которого проросли и остальные грехи. Ты начала пить, курила по пачке сигарет в день и даже пробовала тяжелые наркотики, хотя всю свою осознанную жизнь придерживалась позиции спортивного и здорового отношения к своему организму — а все потому, что я был тебе дорог настолько, что весь остальной мир на моем фоне выглядел совсем серым и безжизненным — пустым. С тех самых пор, как я умер, все думаю — а был ли иной выход? Если бы тогда я всадил иглу не тебе в шею, а себе — что бы тогда изменилось? Эти люди смогли бы и дальше жить обычной жизнью и стремиться к своему счастью, или весь этот кошмар повторился бы? Стал бы я жить дальше или мне пришлось бы уподобляться тебе, становясь безразличным ко всему живому чудовищем?
— Артур, не вороши прошлое, оно ведь уже давно минуло.
— Ринна, дело не во мне — я ведь умер. Дело здесь только в тебе и только ты во всем виновата, а я — лишь послеобраз, который должен напомнить тебе о твоих грехах.
— Кажется, теперь я все поняла, — вдруг осознала я, почему все они меня в чем-то обвиняют, не обходя стороной даже то, чего я не помню.
— И что же ты поняла, Ринна Регер?
— Прежде чем скажу, мне нужно удостовериться. Где та маленькая девочка, которую я убила? — спросила я, стараясь найти ее в толпе обвинителей.
— Я здесь, — откликнулась она, стоя ко мне чуть ли не вплотную.
Я присела рядом с ней на корточки, желая все-таки разузнать кое-что очень важное, что могло помочь мне докопаться до сути испытания Сальвадора. Теперь я точно понимала, что нахожусь в нем, ведь в реальном мире все мертвые люди уже давно лежат в гробу.
— Скажи мне, радость моя, что стало с твоим папой после того, как ты умерла?
— Зачем тебе это знать? Ты же бездушная, — фыркнула девочка, в очередной раз напомнив мне о собственном «я».
— Отнюдь, я спрашиваю тебя именно потому, что мне не все равно — хочу докопаться до истины, хочу знать, что пришлось пережить этому человеку после столь ужасной утраты.
— Правда?
— Правда.
— Что ж, он сейчас в куда лучшем месте, чем все мы — на картине. После моей смерти папа не мог найти себе места, все время калечил себя и думал о самоубийстве, но даже его слабенькую человеческую душу можно было спасти. Тогда-то он и пошел к старику Сальвадору — попытать удачу в испытании и попробовать принять себя, но он не смог. Вспоминая детское тело в маленьком гробике и тонну пролитых слез на похоронах, он так и не простил себя, потому теперь тоже мертв, но его душа все еще где-то живет — где-то в мире грез, где все его желания и мечты сбываются, где нет никаких раздоров, нету боли и печали — там, где не существует страданий.