Клинок инквизиции
Шрифт:
– Нет! Нет! Пошли вон! – Настя вскочила, замахала руками, будто отгоняя навязчивых ядовитых насекомых. – Пошли!
Шепот стих. Она замерла, тяжело дыша, не понимая, что происходит, опасаясь за свой рассудок. Прислушалась. Голоса молчали.
– Вот так! – твердо сказала Настя. – Я нормальная!
До утра она дрожала на соломенной подстилке, периодически вскакивая и разминаясь, чтобы согреться. Когда монастырский колокол ударил пять раз, дверь лязгнула, открываясь, и в карцер вошла аббатиса, которую сопровождали те же две здоровенные бабищи с факелами, готовые в любой момент скрутить непокорную послушницу. Сестра Ортензия выше подняла
– Как ты себя чувствуешь, дитя?
– Прости, мать Анна, – пролепетала Настя. – Я поддалась греховному соблазну. – И едва слышным шепотом добавила: – Вспомнила человека, которого любила…
Аббатиса понятливо кивнула:
– Ты избавишься от вожделений плоти, дитя, призвав на помощь духовные блага. Молитва, пост, отречение от мира очистят тебя. После, на обвинительном капитуле, ты покаешься в своем грехе и получишь наказание. А сейчас ты готова принять постриг?
Настя послушно склонила голову.
Вечерний Равенсбург лежал перед ним серым невнятным пятном. С неба, взлохмаченного тучами, падали ледяные иголки редкого дождя. Сумерки сгущались, пожирали дома, деревья, мощенные камнем улочки. Редкими мутными светляками желтели в темноте освещенные окна. Их становилось меньше и меньше – горожане гасили свечи, ложились спать. Он усмехнулся. Спите спокойно, пока можете, добрые люди. Скоро ночью будет не до сна, вы станете дрожать в своих постелях, молясь, чтобы ваш дом миновала беда, а день покажется страшнее самого тяжелого кошмара. В Равенсбург идет настоящее, истинное зло.
Сенкевич
Итак, скорее всего, он в одном из германских княжеств. В толпе звучала немецкая речь, люди почти все – белобрысые. В городе тяжелые дома с маленькими окнами и остроконечными крышами, в центре возвышается ратуша с прямоугольной башней. Вюртемберг? Бранденбург? А еще здесь есть колдуны, дьяволопоклонники, инквизиторы лютуют – пятнадцатый век? Шестнадцатый? Скорее бы включилась остаточная память объекта.
Ясно одно: это точно не Флоренция 1428 года, и он, Вадим Сенкевич, не попал в тело Джованни Руччелаи, сорокалетнего богатого купца, дожившего до семидесяти пяти в роскоши и благоденствии. Тот был полноватым брюнетом, а он… Сенкевич посмотрел на руки «объекта»… да что там, на свои теперь. Так и есть: белая кожа в веснушках, рыжеватые волоски. Одежда небогатая – хорошо хоть добротная и теплая, на улице морозно… Какой уж там Руччелаи.
– Sei verflucht, du, Friedrich Berg! – заорали позади. – Verflucht sei Verrдter! Dass du im Blut erstickst! [8]
За этими словами последовала какая-то невнятица – то ли латынь, то ли ломаный немецкий. Сенкевич оглянулся: кричал избитый мужчина, которого стражники тащили через ратушную площадь. А вот человек, погнавшийся за ним сквозь толпу, отстал. Что-то в парне было… знакомое. Взгляд. И еще странное ощущение дежавю. И тот ведь не просто так погнался, тоже узнал. Сомнений почти нет: это капитан ФСБ Данил Платонов. В неудачный «объект» он попал, конечно, привлек массу ненужного внимания. А учитывая, что не подготовлен к перемещению, наверняка скоро подставится и очутится в пыточной инквизиторов или сразу на костре. Тем лучше: не будет досаждать, фанатик мировой справедливости.
8
Будь проклят, Фридрих Берг! Предатель, будь проклят! Чтоб тебе захлебнуться в крови!
Решив, что зря зашел в центр города, Сенкевич вернулся на окраину, туда, где впервые обнаружил себя возле заброшенной часовни. Здесь было грязно и уныло, жались друг к другу ветхие домишки бедноты. Впереди показался пруд, скованный первым тонким ледком. Сенкевич добрался до него, плотнее завернулся в плащ, уселся и принялся ждать утра. Невыносимо хотелось курить. Интересно, подумал он, табак в Европу уже завезли?
Когда рассвело, проломил хрупкий лед у берега, склонился над водой. Оттуда на него смотрел немолодой человек с седой шевелюрой и крупными чертами лица.
Меня зовут Фридрих Берг, внезапно подумал Сенкевич. Я мелкий торговец, небогатый, но и не совсем нищий. Я живу в Равенсбурге, и сейчас – начало октября 1485 года от Рождества Христова. Думал он по-немецки.
Память «объекта» включилась – уже легче. Сенкевич принялся тщательно исследовать все ее закоулки, узнавая о родственниках, друзьях, знакомых Берга, о его прошлом и настоящем. Рано или поздно воспоминания о личном могут начать стираться, к тому времени нужно будет выучить все наизусть, чтобы нигде не проколоться… Итак, что делал Фридрих Берг сегодня?
Новая мысль кольнула, словно иглой: он колдун из секты дьяволопоклонников! Его поставили охранять вход в часовню, где проводился шабаш, чтобы предупредить, если вдруг появятся воины инквизиции или городская стража. Только он не предупредил. Когда прибежали разъяренные горожане во главе с матерью девчонки, предназначенной для утехи бесу, Фридрих обходил часовню. В этот самый момент в его тело и переместился Вадим Сенкевич.
Чисто инстинктивно он смешался с толпой, чем и спас себе жизнь. В дом Берга возвращаться нельзя: к сожалению, Платонов перебил не всех колдунов, теперь кто-нибудь из них обязательно сдаст Фридриха, под пытками всякий расколется. Его будут искать.
Выходит, это его там, в толпе, проклял за предательство кто-то из выживших колдунов? Ну да, Берг же стоял «на стреме», и выходит, подставил шайку. Сенкевич усмехнулся, он не верил в силу проклятий. Такие вещи могут повредить только слабым людям, тем, кто боится брошенных слов и ждет, что они сработают. А Сенкевич силен духом, его и не так еще проклинали – ничего, жив до сих пор.
Гораздо хуже, что он остался без жилья и средств к существованию. Еще погано, что табак в Европу завезут только через семь лет, а курить охота так, что уши пухнут. Как-то он этого не учел при выборе эпохи – ведь, даже попади он в нужную точку пространства и времени, ситуация была бы та же. Что ж… тоже не самое страшное. Его подельникам – в настоящем?.. или теперь надо говорить «в будущем»?.. – и капитану Платонову в инквизиторской тюрьме наверняка сейчас гораздо хуже.
Утешив себя этой мыслью, Сенкевич проверил тощий кошелек, болтавшийся на поясе. Десять серебряных пфеннигов, на шлюху хватит, да еще и останется.
Наступило утро – серое, унылое, холодное, как очаг бедняка. На улочке появились люди. Забегали грязные ребятишки, засуетились женщины. Подождав, пока отцы семейств отправятся на заработки, Сенкевич отправился к домам. Выбрал самый убогий, возле которого стояла, зевая и бесцельно глядя вокруг, полная неопрятная женщина. Детей поблизости не было видно. Сенкевич достал пфенниг, подкинул его на ладони, выразительно покосился на дверь.