Клинок Шарпа
Шрифт:
– Стало лучше. Ничего не понимаю...
– Доктора говорили, так бывает.
– Доктора говорили, что я умру, – вдруг он заметил клинок в руках у Харпера. – Это еще что?
– Просто старый палаш, сэр, – Харпер старался, чтобы это прозвучало как можно более безразлично, но не смог сдержать ухмылки. Он пожал плечами: – Мне показалось, вы можете захотеть чего-то подобного.
– Покажи-ка, – Шарп протянул руку, и Харпер поразился, какой тонкой и вялой была эта рука. Он развернул палаш лезвием к себе и передал его Шарпу, который тут же вцепился в рукоять. Харпер стянул ножны. Клинок был тяжелым, он сразу же опустился почти до пола, и Шарпу потребовались все его силы, чтобы снова поднять длинное лезвие, засиявшее в свете свечи. Глаза его остановились на
– Ты сделал его?
– Ну, знаете ли, сэр, не так-то тут много работы было. Так, время убивал...
Шарп повел клинок по кругу, сталь чуть блеснула:
– Он прекрасен!
– Всего лишь старая модель 96-го года. Стандартный, ничего особенного, сэр. Я только зарубки сточил. Это правда, что мы завтра переезжаем, сэр? Слыхал, в высшие сферы?
Шарп кивнул, не особенно прислушиваясь. Он смотрел на клинок, пробегая его взглядом сверху донизу, от нового острия до места, где сталь лезвия тонула в переделанной рукояти. Оружие было слишком тяжелым для него, острие медленно клонилось вниз, пока не уперлось в соломенные циновки. Он снова взглянул на Харпера:
– Спасибо.
– Не за что, сэр. Просто подумал, вдруг вам пригодится.
– Я убью ублюдка этим палашом, – лицо Шарпа скривилось от усилия, но лезвие снова пошло вверх. – Я его на куски порублю!
Патрик Харпер усмехнулся про себя: Ричард Шарп будет жить.
Часть третья
21 июля, вторник – 23 июля, четверг
Глава 17
Иногда река текла чистым серебром, без единого пятнышка, а иногда была темно-зеленой и переливалась, как бархат. В сумерках она могла казаться расплавленным золотом: тяжелая и медлительная, она величественно несла свои воды мимо римского моста и дальше, до впадения в Дуэро, а оттуда – до самого моря. Иногда она была гладкой, как зеркало, и отражение дальнего берега было не менее четким, чем оригинал – но время от времени становилась серой и мутной, шла резкими волнами. Впрочем, Шарп все равно никогда не уставал сидеть в летней беседке с колоннами, которую предыдущий маркиз построил прямо у воды. Это было уединенное местечко, куда вела только одна дверь – и когда она была закрыта, а засов задвинут, из дома и сада не доносилось ни звука.
Шарп часами занимался в своем укрытии, чувствуя, как руки постепенно наливаются силой. Он много ходил, ежедневно стараясь продвинуться чуть подальше, и к шестому дню своего пребывания в загородном доме смог отшагать милю до города и обратно, причем боль напоминала о себе лишь тупой тяжестью в животе. Он очень много ел, с волчьим аппетитом набрасываясь на говядину: будучи истинным англичанином, он считал, что только она придает силы мускулам. Капитан Лоссов из Королевского германского легиона прислал ему целый ящик пива в глиняных бутылках. Ко дну ящика было прибито письмо, весьма краткое: «Французам тебя не убить, так что напейся до смерти сам. Твой друг Лоссов». Шарп даже представить себе не мог, как Лоссов умудрился достать целый ящик пива в Испании: он понимал, как дорого стоил другу подарок, и был тронут.
На пятый день он попробовал пострелять из винтовки Харпера, чувствуя, как отдача бьет в плечо, и заставляя усталые руки удерживать ствол неподвижно. Десятым выстрелом он превратил одну из бустых глиняных бутылок в черепки и остался доволен: силы возвращались. Как только ужасная боль отступила, он написал Хогану, и городская мэрия переправила ему ответ: Хоган был очень рад состоянию Шарпа. Все остальное было куда мрачнее: ирландец описывал бессмысленные переходы взад-вперед по равнине, неуверенность офицеров, считавших, что французы могут их обойти и победить без боя. Хоган считал, что вскоре армия будет вынуждена отступить обратно к Саламанке.
Майор также извинялся за то, что никак не мог передать весточку Терезе: он точно знал, что письмо добралось до Касатехады, но жены Шарпа там не было, она ускакала еще дальше на север в погоне за французским генералом Каффарелли. Хоган не мог сказать, когда она обо всем узнает, но надеялся, что это будет скоро. Шарп почувствовал себя виноватым, он не разделял надежд Хогана: если Тереза приедет в Саламанку, ему придется отказаться от общества маркизы – та навещала его в беседке почти каждый вечер. Шарп уже неоднократно ловил себя на том, что хочет продолжения этих посещений, что нуждается в них – а Харпер держал свои соображения при себе.
В своем письме майор Хоган также упоминал о Леру: «Тебе не в чем винить себя, Ричард: ты не в ответе за то, что случилось». Шарп считал, что Хоган чересчур добр: конечно, именно он был в ответе. Неудача угнетала его: воображение слишком часто рисовало ему картины того, что француз может сделать с маркизой, чтобы заставить ее говорить. Она считала, что Леру еще в городе, и Хоган был с ней согласен: «Мы думаем, он заляжет на дно, пока в Саламанку снова не войдут французы (что, я боюсь, возможно, если нам не удастся навязать Мармону бой). Остается только надеяться, что планы его смешаются, если мы сразимся с Мармоном и победим: тогда Леру придется покинуть Саламанку. Может, он уже это сделал, но к Эль-Мирадору на всякий случай приставлен телохранитель, и тебе не о чем беспокоиться, кроме как о собственном выздоровлении».
Упоминание о телохранителе несколько озадачило Шарпа: маркиза приезжала одна, если не считать кучера, лакея и компаньонки. Пока она проводила время с Шарпом, кучер с лакеем ждали в комнатах для прислуги, а компаньонка отсылалась читать книгу в мрачно выглядевшую библиотеку. Шарп показал маркизе письмо, но она только рассмеялась:
– Было бы странно, не правда ли, Ричард, если бы я везде ездила в сопровождении вооруженного мужчины? Перестань волноваться.
На следующий день с ней приехал лорд Спирс, и парочка не могла укрыться в беседке у воды. Они гуляли в саду, перебрасываясь ничего не значащими фразами, и Шарпу, хотя он подозревал, что лорд Спирс обо всем догадался, пришлось притворяться, что он едва знаком с маркизой, что та вытащила его из госпиталя в качестве жеста милосердия. Произнося «мадам» и «миледи», он чувствовал себя так же скованно и неуклюже, как при первой встрече. Когда солнце уже величественно обагрило закат, маркиза отошла покормить хлебом уток на реке, и Шарп остался один на один с лордом Спирсом. Стрелок вспомнил, что кавалерист долго и безуспешно пытался вызнать у него, кто такой Эль-Мирадор: это было на Plaza Mayor следующим утром после первой попытки взять три осажденных форта. Шарп улыбнулся Спирсу:
– Итак, вы узнали?
– О вас и Елене? Здесь, в ее гнездышке, вас трудно не заметить, мой дорогой Ричард.
Шарп покачал головой:
– Нет, я имел в виду, об Эль-Мирадоре.
На лице Спирса отразилась тревога, сменившаяся злостью. Он почти прошипел:
– Вы знаете?
Шарп кивнул:
– Да.
– И что же вы такое знаете?
Шарп попытался говорить мягче, чтобы успокоить Спирса:
– Я знаю, что мы охраняем Эль-Мирадора, и подозреваю, что делаете это именно вы.
– Откуда вам это известно?
– Хоган написал, – это было не совсем так: Хоган написал, что Эль-Мирадора охраняют, но не упоминал никаких имен. Остальное Шарп додумал сам, но он не ожидал такой реакции. Он снова постарался охладить пыл Спирса: – Простите, я не хотел вас оскорблять.
– Нет, что вы, об оскорблении нет и речи, – Спирс резким движением откинул волосы назад. – Боже! Мы считаем это самой большой тайной с тех пор, как воду превратили в вино, а Хогану понадобилось обсуждать это с вами! Кто еще в курсе? – Спирс метнул взгляд на маркизу, потом снова повернулся к Шарпу: – Да, именно я его охраняю, но ради Бога не говорите никому.