Клипер «Орион»
Шрифт:
— Попробую, да боюсь, поставят соглядатая.
— А вы с ним вместе, может, из него марсовый получится;
— Постараюсь, только из-за меня не задерживайтесь ни секунды. Погода сейчас неустойчивая, надо ждать со дня на день западного ветра.
— Тогда и туман разгонит и навстречу подует, застрянем в канале. Туман нам сейчас ох как нужен.
— Так что не ждите. Не догоню у мыса Болт-Хед, идите без меня.
— Да, да, что делать, придется. Кто первым доберется до Севастополя, тот…
Командир в раздумье повертел чайную ложечку и сказал:
— Ну, если первым доберусь до Севастополя — о семье не беспокойтесь.
— Возможно, мне удастся
— Да, да, отсюда ближе… Деньги возьмите в английских фунтах и в долларах.
— Благодарю… Запас угля у нас достаточный…
Они опять стали разбирать возможные препятствия, опасности, неожиданности и при выходе из гавани, и в Ла-Манше. Если продержится туман, решено было уходить днем, если же туман рассеется — то ночью. Этих «если» набиралось множество, и на них надо было находить ответы в нескольких вариантах.
Феклин несколько раз подходил к предусмотрительно не прикрытым дверям и поспешно шел сообщать приятелям, что «все сидят, мозгуют, и хоть еще полбутылки рома, но ни-ни, значит, дело серьезное». Наконец он услышал, как старший офицер сказал:
— С Адамсом я договорился, помните, шкипер с буксира, что проводил нас сюда по каналу, он и потянет назад. Симпатичный человек. Он, мне кажется, догадывается, в чем дело. Говорит, что проникся уважением к России и ко всем русским, особенно его привлекают большевики. Почему-то он и нас считает за большевиков.
— Ну какие мы большевики? Так, ищущие странники. Дайте вашу руку и выпьем за успех.
Побег
Настало утро. Иногда, словно сквозь кисею, просвечивал белесый кружок солнца и скрывался за пеленой тумана, закрывавшей верхние реи клипера. Матросы занимались утренней приборкой и обсуждали приказ Бульдожки. Сообщение Феклина еще вечером обошло все кубрики, вызывая возмущение матросов. Сейчас, механически выполняя знакомую работу, матросы с нетерпением ждали, поглядывая на ют: там в кают-компании, по сообщению того же Феклина, шло совещание офицеров. За длинным столом в кают-компании сидели все офицеры клипера, кроме Николая Павловича, который ушел на вельботе за буксиром и должен был остаться на берегу. Его стул, по правую руку от командира, был не занят, но прибор стоял на столе. В кают-компании, как за царским столом, каждый сидел на раз и навсегда установленном месте, только продвижение по службе могло изменить и место за столом, что происходило очень редко.
На своем стуле между старшим офицером и судовым врачом сидел корабельный священник иеромонах Исидор — молодой и пышущий здоровьем, с задорным блеском в глазах, любивший рассказывать анекдоты и первый оглушительно хохотавший. В это утро и он сидел молча, с аппетитом жуя бифштекс с кровью, и, поглядывая на гардемарина Стиву Бобрина, вздыхал и только раз шепнул, подмигнув:
— Грехи наши, юноша, к чему они приведут?
— Я уже высказывался на этот счет, — многозначительно ответил гардемарин и переглянулся с артиллерийским офицером Новиковым, тот кивнул, опуская глаза в тарелку и вяло ковыряя кровоточащее мясо. Новиков страдал какой-то болезнью желудка, но, чтобы не вызвать обидных улыбок, отказывался от всякой каши и ежедневно, особенно по утрам, мучился за столом.
Завтрак прошел вяло, в сосредоточенном молчании и ничего не значащих замечаниях о погоде и вчерашних газетных новостях.
Командир отодвинул недопитый стакан:
— Феклин!
— Есть, Феклин!
— Выйди и закрой поплотней двери с той стороны.
—
— Граждане и господа офицеры! — Командир, зная взгляды некоторых своих подчиненных относительно новой формы обращения, щадил их самолюбие и всегда называл по старой традиции господами. — Вчера вечером я довел до вашего сведения распоряжение начальника Плимутского порта, а сейчас намерен сообщить мое решение относительно дальнейшей судьбы экипажа и корабля.
Я решил не подчиниться незаконному распоряжению английского адмирала, направленному на умаление чести и достоинства военно-морского флота России. Груз мы должны доставить в один из наших портов, и мы это сделаем, граждане офицеры. Мы не можем также согласиться, чтобы нас использовали как силу против свободы нашего народа, как карателей. Придя на родину, мы сами разберемся, за кем правда, и станем на сторону истинных патриотов России.
Довожу до вашего сведения, что старший офицер клипера капитан-лейтенант Никитин по долгу службы и из благородных побуждений временно остается на берегу, его должность заменит вахтенный начальник лейтенант Горохов.
Прошу, друзья, выполнять свой долг, как надлежит русским офицерам и как требует морская дисциплина. Все!
— Аминь! — громко заключил отец Исидор и добавил весело: — Иного и ожидать было бы грешно и непотребно.
Все встали. Стива Бобрин опять встретился с мрачным взглядом артиллерийского офицера и улыбнулся. Новиков презрительно сжал губы и пошел к двери.
Гардемарин, не в силах сдержаться, тихо сказал отцу Исидору:
— Только дисциплина мешает мне высказать все, что я думаю по этому поводу.
— И правильно делаете, отроче. Думайте что хотите, не мешайте только делу и сами ему способствуйте. — Он захохотал, глядя на обескураженное лицо Стивы Бобрина.
Еще Феклин не успел сообщить матросам со всеми подробностями и комментариями о приказе командира, как всех потрясло новое чрезвычайное событие: с берега вернулся вельбот, на дне его под брезентом лежал связанный унтер-офицер Бревешкин, назначенный старшим команды вельбота.
Матросы, не любившие этого сквернослова, получившего неожиданное повышение от прежнего старшего офицера, поощрявшего наушников и горлохватов, заметили необычное поведение «унтерцера». Когда шли к причалу и на вельботе находился старший офицер, Бревешкин, по обыкновению выслуживаясь перед начальством, таращил глаза и задал такой темп, что гребцы обливались потом. Замечено было, что он часто хватается за грудь, хотя никогда не страдал никакими болезнями, кроме похмелья. Когда старший офицер побывал на буксире и, простившись со всеми, сошел на берег, Бревешкин неожиданно предложил зайти в пивную и «тяпнуть» по кружке.
Марсовый Зуйков, ходивший гребцом на вельботе, рассказывал у грот-мачты:
— Когда он, значит, предложил пойтить в ихний паб, ну мы прямо очумели. Переродился человек, чудеса, да и только. А паб этот, ну вот, сами знаете, пять шагов от причальной стенки. Идем. А он в дверях замешкался, всех пропускает. Всегда хам хамом был, а тут нате — вежливость проявляет. Ну и стал я за ним глядеть. Уж и к пиву не подхожу. Смотрю, побежал, гад, от пивной собачьей рысью, я за ним. Осенило меня тут, что он за пазухой камень держит. Догнал, а он и говорит мне: «Ты что это, Спиридон Лаврентьич, хвостом держишься, я, говорит, тут к одной здешней куме хочу завернуть, иди себе, говорит, и выпей за мое здоровье». И шиллинг мне сует, подлюга!