Клипер «Орион»
Шрифт:
Ветер пронизывал шинель старшего офицера, а он, не чувствуя холода, подсчитывал в уме вероятность встречи.
— Да, черт возьми! — сказал оп по-русски и подумал: «Но ведь к утру они смогут изменить курс, и не один раз».
Но эта обнадеживающая мысль не особенно обрадовала его, тем более что, по его наблюдениям, назавтра должен был выдаться ясный безветренный день и клипер будет виден за много миль.
Над головой, на ходовом мостике, послышались шаги, а затем прозвенели четыре двойных удара в рынду — восемь склянок — конец последней вахты. Начались новые сутки. Как хотел в эти минуты моряк, чтобы его корабль находился далеко-далеко
Вахтенные матросы сидят на палубе у мачт или у фальшборта., доносится их говор, смех, протяжная песня, от которой замирает сердце. «И откуда у этих мужиков и рабочих, одетых в матросскую форму, берется эта нежность, тонкое понимание красоты и чувство родины.?» — не раз спрашивал себя капитан-лейтенант и, так и не разгадав, относил к одной из загадок русской души.
Старший офицер клипера, как и его командир, остались в числе немногих приверженцев парусного флота. И чем больше они понимали его обреченность, тем сильнее любили свой корабль.
…С восьмым ударом в рынду на мостик миноносца поднялся офицер, заступающий на вахту. Скоро по трапу спустился лейтенант Фелимор. Он был весел и возбужден. Вахта прошла прекрасно, а сейчас он закусит в кают-компании и выпьет пару стаканов чаю с коньяком. Нет, лейтенант не жалел, что променял спокойную чиновничью жизнь на бесконечные вахты на мостике «Грейхаунда».
Заметив Фелимора, Николай Павлович намеревался перейти на другой борт, несмотря на поздний час ему не хотелось спускаться в каюту, а также задерживать лейтенанта после вахты. Фелимор заметил его:
— О, мистер Никитэн! Приятная ночь, не правда ли?
— Да, славная ночь, хотя все портит чрезмерная скорость вашей «борзой».
— Что вы! Мы идем средним ходом. Можем выжать еще узлов пять — шесть. Вы не привыкли к таким скоростям?
— Нет, почему же, при свежем ветре и у нашего клипера довольно приличная скорость. Но там совершенно иное ощущение скорости…
Фелимор предложил зайти в кают-компанию. Никитин поблагодарил и сказал, что побудет на палубе. Как ни хотелось Фелимору горячего чая с коньяком, он, чувствуя себя хозяином, да еще виноватым перед гостем, увлек его за рубку.
— Вот здесь совсем тихо, — сказал Фелимор. — Вы будьте великодушны и еще раз извините меня за опрометчивый, если хотите, бестактный, глупый поступок. Сейчас, все обдумав, я понял, что не имел права выступать с такой инициативой, не посоветовавшись с вами.
— Я уже высказывал вам свое отношение. Но сейчас этот поход стал даже мне нравиться.
— Вот и прекрасно! Какой вы груз сняли с меня! Последнее время я наделал невероятное количество глупостей. И знаете почему?
— Конечно нет.
— Я женюсь, мистер Никитэн! — Фелимор сделал это признание, как посвящение в величайшую тайну, открытие которой должно объяснить наконец мистеру Никитэну истинную причину появления его на миноносце.
— Я не вижу связи между этим действительно важным событием и…
— И всем остальным?
— Да, мистер Фелимор.
—
Никитин не успел ответить простодушному Фелимору. Из кормы миноносца вырвался столб пламени. Капитан-лейтенант почувствовал, как у него онемели ноги от чудовищного удара в подошвы и он, как во сне, поднимается в воздух.
Очнулся Никитин под водой и опять, как во сне, инстинктивно затаив дыхание, стал выгребать на поверхность. Вынырнув и отдышавшись, стал сбрасывать шинель, и опять это делал, еще не отдавая себе полного отчета, что произошло и почему он очутился в воде. Просто знал и учил этому матросов, что, очутившись в воде, первым делом следует освободиться от стесняющих движения вещей. В борьбе с шинелью окончательно пришел в себя и понял, что произошло. Он чуть не захлебнулся, пока ему удалось сбросить шинель. Вода была холодной, но он не чувствовал этого, работая руками и ногами, чтобы удержаться на поверхности, и оглядываясь вокруг в надежде найти обломок или спасательный круг. Под руку попало весло. Он лег на него грудью, весло тонуло, но это уже была опора на первое время. Шла довольно сильная зыбь. Поднявшись на гребень волны, Никитин увидел футах в десяти дверь и поплыл к ней. Нашел ручку и, ухватившись за нее, понял, что может держаться так довольно долго, пока не онемеют руки. И тут впервые почувствовал, как холодна вода.
Все это время он прислушивался, стараясь услышать чей-либо голос. Стояла жуткая, пугающая тишина. «Ни одного. Бедный Фелимор», — подумал он и понял, что оглох. Он не слышал ни ветра, ни шума волн. Ударил рукой но воде и не услышал всплеска.
— Час от часу не легче, — сказал он, не слыша своего голоса, и стал трезво обдумывать свое положение. Самое большее, если он продержится на этой двери до рассвета, и то, если привяжется к ручке ремнем. Вода не больше пятнадцати градусов, она вытянет из него все тепло, лишит подвижности, закоченевшие руки перестанут слушаться…
«Лучше не думать об этом, а бороться. Надо найти что-либо посолидней: обломок шлюпки, пояс…» И он стал толкать дверь, с каждым рывком подвигаясь на несколько дюймов.
«Так, пожалуй, лучше, — подумал он. — Сила у меня еще есть. Что с моими ушами?» Он тряхнул головой и вдруг почувствовал, как из ушей вылилась «горячая» вода и он стал с трудом различать голоса моря. И как будто где-то далеко-далеко — крик тонущего. Николай Павлович, прислушиваясь к замирающему голосу, стал энергичней толкать свою дверь туда, откуда доносился крик.
— Да сюда же, сюда! Боже мой, куда вы плывете? — услышал он совсем ясный и как будто знакомый голос справа от себя и увидел силуэт человека, стоящего по пояс в воде.
— Ну что вы, что с вами? Плывите ко мне, я в лодке. Ну, пожалуйста…
«Фелимор! Славный Фелимор!» — пронеслось, как луч света, в сознании Никитина.
Фелимор стоял в притопленной спасательной шлюпке совсем рядом и протягивал руку. Он помог Никитину перебраться через борт.
Шлюпка еще зачерпнула воды, но осталась на плаву: по ее бортам были вделаны запаянные баки с воздухом. Поплавки надежно держали ее на поверхности.