Клипер «Орион»
Шрифт:
— По привычке. Ведь она, привычка, вроде смолы. — Зуйков протянул ладони с въевшейся в них смолой. — Как ни мой, а, пока кожа не слезет, так и будет смола.
Матросы подчеркнуто стояли. Бобрин повел плечами, улыбнулся и ушел, еще раз пообещав радисту, что зайдет вечером.
— Что это он зачастил к вам, Герман Иванович? — спросил Громов.
— Видимо, как и всех, его интересуют новости.
Зуйков сказал, садясь на палубу:
— Три сорочки, говорит, уже сменил да к вечеру еще три сменит, а тебе, Нефедов, стирать.
— Да уж не говори. И стирать, и крахмалить.
— Форс наводит чужими руками.
Матросы поговорили о несправедливости в мирной и военной жизни, припомнили застарелые
— Как думаешь, Герман Иванович, не задавят там нашего брата, пока мы тут прохлаждаемся?
Зуйков смахнул пот со лба:
— Иван, насчет прохлаждения ты брось, я уж промок насквозь. Давай, давай, Герман Иванович, объясняй положение, затем и преем в твоей каюте.
— Скажу прямо, товарищи, что радостного пока только одно: держится Советская власть, хотя уже множество раз за этот год и в Америке, и в Англии, и во Франции, и во всех других странах буржуазные газеты пророчили, что Советы доживают последние дни. А вот уже идет второй год, как совершилась Октябрьская революция, и народная власть держится, несмотря ни на что. В сообщениях различных агентств, которые мне удается слушать, сейчас тон несколько изменился, Советскую Россию стали считать серьезной опасностью, угрожающей всему буржуазному миру.
— Дрейфят буржуи, стало быть? — спросил Зуйков.
— Боятся мировой революции, — продолжал радист. — Везде плохо живется рабочим, и они сочувствуют нам, русским, и постараются и у себя свергнуть власть капитала.
— Вот здорово было бы, — сказал Зуйков, — везде свой трудовой человек правит, тогда и государств не надо, одна Советская власть везде, ни тебе пачпортов, ни границ! Во бы здорово!
— Это будет, обязательно будет, — заверил радист, — а пока тяжело дома. Там первыми начали создавать новый мир.
— Первая борозда всегда трудная, — сказал матрос в темном углу. — Ну давай, давай дальше, а вы, ребята, не перебивай.
— Сам помалкивай!
— Мне што, я молчу…
Радист вытер платком лицо и продолжал:
— У Советской России теперь есть военный флот, Красная Армия и даже авиация, правда, немного аэропланов, но есть. Недавно об этом сообщали англичане. И еще, товарищи, не надо забывать о солидарности, то есть о сочувствии и помощи рабочего класса всех стран нашей революции. Может случиться так, что те войска, которые они посылают сейчас против большевиков или собираются послать, восстанут и присоединятся к Красной Армии. — Радист перевел дух и сияющими глазами обвел притихших матросов.
Молчавший все время Роман Трушин с силой ударил кулаком по колену и сказал:
— Так если все возьмутся, то никто нас не сломит! Никакая, братцы, сила не сломит. Ходу бы нам только! Ветру! Такого ветру, чтобы мачты гнулись, паруса звенели!
Шторм Петрель
Среди ночи с мостика раздалась команда: «Все наверх, паруса ставить!»
По заведенному порядку, прежде чем повторить команду, боцманы, проиграли прелюдию на своих дудках, затем, наклонившись в люки, гаркнули, не жалея «луженых» глоток, и команду, и добавление к ней: «Пошел, пошел, лодыри! Выходи на ветерок!» Далее следовали слова, мало удобные для печати. Бревешкин, увлекшись, вылил в свою витиеватую импровизацию и высочайших особ, и божью матерь с младенцем, и святых угодников, и, как дань времени, «проклятых» социалистов, анархистов и почему-то букинистов, видно и их считая вредной революционной партией.
Матросы стремглав и тоже весело вылетали по трапам на палубу, уже зная, что кончилась штилевая полоса.
С северо-запада потянул слабый, теплый ветер. Матросы, истомленные жарой и бездельем, бросились к вантам и полезли к мелькающим между снастей чужим звездам. «Орион» пересек экватор,
Матросам в эти минуты было не до красот южного неба. В кромешной тьме надо развязывать и вязать узлы, нащупывать уходящие из-под ног перты. Там, в высоте, для них не существовало ничего, кроме невидимых снастей и тугой, рвущейся из рук парусины.
Ветер согнал с лиц апатию, на клипере началась прежняя нормальная жизнь с круглосуточным, привычным напряжением сил, всегдашней готовностью к неожиданностям вроде шквалов и перемены ветра.
Иногда в пустынном океане показывалась стая китов. Гигантские животные совершали переход из южных полярных вод на север, где начиналась весна и уже зеленели поля планктона, суля им обильную пищу. За клипером давно увязались три акулы. Хищницы обыкновенно держались за кормой, но всегда оказывались у борта, как только бачковые вываливали отбросы.
Как-то днем к «Ориону» подошло стадо дельфинов, и акулы исчезли. Дельфины резвились вокруг корабля несколько часов и умчались на юг. На следующее утро акулы заняли свое место за кормой.
Зуйков сказал Лешке Головину, они вместе вязали мат на корме:
— Опять акулье появилось. Нет поганей твари в море, чем акула. Все, проклятая, жрет. Дельфинов испугались было, поотстали и вот опять, вражья сила, увязались за нами. Так и ждут, чтобы кто из нашего брата за борт сыграл. Надо ловлю устроить или пугнуть их из винта, а то, не дай бог… — Он не договорил, чтобы не накликать беды, и вернулся к дельфинам: — Ты, Алексей, никогда не обижай дельфинов. Есть такой народ, что всегда стараются неразумной твари всякую пакость сделать, а ты знай, что дельфин моряку помощник. Видал, какой веселый да смекалистый, какие фокусы выделывал и акулье проклятое живо прогнал. Если в морс упадешь да дельфина увидишь — не бойся. Хотя он тоже зубатый да страхолюдный, он к человеку дружбу питает. Мне один старый наш матрос, Ефим Кругляков, рассказывал, его по болезни на французском берегу списали, а потом домой в Одессу отправили, так Ефим говорил, что с ним был такой случай. Упал он за борт, на учебном судне он тогда ходил, ну и сыграл с похмелья с нока-марса-рея прямо в дельфинью стаю. Круг ему бросили, да не сразу, и он его в страхе да среди волн не увидел, держится из последних сил, одежа намокла, вниз тянет, а тут еще дельфины кругом шастают, то сбоку, то под низом пройдут. Ну, думает, кранты мне по всей форме, заиграют меня морские свиньи, а не то и порвут на части. А дельфины совсем осмелели, носами стали его пихать, ну Ефиму и плохо стало, воды хлебнул и память потерял, должно быть, от страху, а может, похмелье дало себя знать. Ты; Алексей, знай, что если матрос переложит на берегу, то может неприятность иметь и на корабле и за бортом, вот как с Ефимом, да и по себе знаю, так что ты лучше вовсе ее не пей. — Зуйков неожиданно стал говорить о вреде пьянства и никак не мог вернуться к истории с Ефимом Кругляковым. Ему помог Лешка. Перебив его, он спросил, как же спасся Кругляков.
— Да он и сам толком не знает, в беспамятство впал и только в баркасе в себя пришел, когда его из воды вытащили. Матросы, говорит, сказывали, что когда они подошли к нему, то вокруг дельфины так и кишели и, стало быть, тонуть ему не давали. Когда баркас подошел, они оставили Круглякова, и он на дно было пошел, да один из матросов нырнул и вытащил беднягу.
— А дельфины?
— До самого корабля провожали и потом еще долго шли, будто радовались, что спасли матроса. Вот какие дела, Алексей, бывают на море. Да ты тяни, не бойся, не порвешь нитку, на ней акулу можно запросто вытянуть…