Клодина в школе
Шрифт:
Я потрясена: эта неистовая рыжая тётка не знает удержу. Но в глубине души я не очень удивляюсь, всё к тому и шло. Ошеломлённая, я стою перед Эме: это маленькое хрупкое создание околдовано злой фурией, и я не знаю, что сказать. Эме вытирает глаза. Сдаётся мне, что её печаль иссякает вместе со слезами. Я спрашиваю:
– Но вы сами, вы совсем её не любите, правда?
Она отводит глаза.
– Нет, конечно, но она, по-моему, и вправду меня очень любит, а я и не подозревала.
У меня сердце сжалось от этих слов, всё же я не дура и понимаю, что она хочет сказать. Я отпускаю её руки и встаю. Что-то сломалось. Раз она даже не хочет подтвердить, что по-прежнему держит мою сторону, и явно не
– Дорогая моя, ясноглазая Эме, умоляю, придите ещё раз, мы закончим месячные занятия. Может, она разрешит?
– Разрешит, я попрошу.
Она ответила не задумываясь, уверенная в том, что теперь добьётся от мадемуазель Сержан чего угодно. Как быстро она отдаляется от меня и как быстро та, другая, одержала верх! Презренная Лантене! Её, как драную кошку, прельщает благополучие. Она сразу смекнула, что дружба начальницы принесёт ей больше выгод, чем моя. Но я не стану ей этого говорить: пожалуй, она откажется прийти в последний раз, а я всё же сохраняю смутную надежду. Час пролетел. Уже в коридоре я на прощанье в каком-то отчаянии страстно её целую. Оставшись одна, я удивляюсь, что мне вовсе не так грустно, как я ожидала. Я думала, что забьюсь в нелепой истерике, однако в эту минуту мне скорее жутко холодно…
За столом я вывожу отца из задумчивости:
– Знаешь, папа, эти уроки английского…
– Да, ты правильно делаешь, что берёшь уроки.
– Послушай же, я решила их отменить.
– Они тебя утомляют?
– Раздражают.
– Тогда не занимайся.
И он возвращается к размышлениям о своих мокрицах. Прерывал ли он их вообще?
Ночью мне не давали покоя дурацкие сны – мадемуазель Сержан в виде фурии со змеями в рыжих волосах лезла целоваться к Эме Лантене, а та с криком убегала прочь. Я пыталась прийти к Эме на выручку, но Антонен Рабастан в нежно-розовой одежде не пускал меня, держал за руку и говорил: «Послушайте же, как я пою романс, я от него без ума». И пел баритоном:
Друзья, меня похоронив.Взрастите иву над могилой… [5]на мелодию «Когда я гляжу на колонну, я горжусь тем, что я француз». Ерунда какая-то, я ни капельки не отдохнула!
В школу я прихожу с опозданием и гляжу на мадемуазель Сержан с подспудным удивлением: неужели эта вот рыжая тётка благодаря своей смелости и впрямь взяла надо мной верх? Она посматривает на меня лукаво, почти насмешливо, но я, усталая, удручённая, не склонна принимать вызов.
5
Начальные строки элегии Мюссе «Люси» (перевод А. И. Курошевой).
Когда я покидаю класс, Эме строит малышей (кажется, что события вчерашнего вечера привиделись мне во сне). Я говорю «здрасьте». Вид у неё тоже утомлённый. Мадемуазель Сержан поблизости нет, и я останавливаюсь.
– Как вы себя сегодня чувствуете?
– Спасибо, Клодина, хорошо. А вот у вас под глазами синяки.
– Может быть. Что нового? Прошлая сцена не повторилась? Она с вами всё также любезна?
Эме смущённо краснеет.
– Нового ничего, и она по-прежнему очень любезна со мной. Вы… вы её просто плохо знаете, она совсем не такая, как вы думаете.
С тяжёлым сердцем я слушаю, как она мямлит. Когда она вконец запутывается, я останавливаю её:
– Возможно, вы правы. Так вы придёте в среду в последний
– Да, конечно, я уже спросилась, приду совершенно точно.
Как быстро всё меняется! После вчерашней сцены мы разговариваем уже по-другому – сегодня я бы не осмелилась открыть ей свою жгучую тоску, которой не утаила вчера вечером. Ну ладно! Повеселю её чуток.
– А ваши шашни? Как поживает красавчик Ришелье?
– Кто? Арман Дюплесси? Хорошо поживает. Иногда он битых два часа топчется в темноте под моим окном, но вчера я дала понять, что заметила его, так он шмыг – и поминай как звали. А когда позавчера господин Рабастан хотел привести его к нам, он отказался.
– А ведь Арман серьёзно увлечён вами, честное слово. В прошлое воскресенье я случайно подслушала, как младшие учителя беседовали у дороги. Впрочем, не буду об этом, скажу только, что Арман влюбился по уши, но только его надо приручить, он – птица дикая.
Оживившись, Эме хочет выспросить об этом поподробнее, но я ухожу.
Сосредоточим свои мысли на уроках сольфеджио обольстительного Антонена Рабастана. Они начинаются с четверга. Я надену синюю юбку, блузку со складочками, подчёркивающую талию, и передник – не большой чёрный, облегающий фигуру какой я ношу каждый день (он мне, впрочем, идёт), а маленький, красивый, голубой, вышитый – он у меня нарядный, для дома. И хватит! Не буду я из кожи лезть ради этого господина, а то как бы подружки не сообразили, что к чему.
Ах, Эме, Эме! Какая, право, жалость, что эта прелестная птичка, утешавшая меня среди гусынь, так быстро упорхнула. Теперь-то я понимаю, что последний урок уже ни к чему. Такому человеку, как она – слабому, себялюбивому, падкому на удовольствия, не упускающему своей выгоды, – перед мадемуазель Сержан не устоять. Приходится уповать на то, что я скоро оправлюсь от этого горького разочарования.
Сегодня на переменке я ношусь сломя голову, чтобы как-то встряхнуться и согреться. Мы крепко держим Мари Белом за её «руки акушерки» и бежим во весь дух, таща её за собой, пока она не просит пощады. Затем, угрожая запереть её в уборной, я заставляю Мари громко и внятно продекламировать рассказ Ферамена из «Федры». Она выкрикивает александрийские стихи мученическим голосом, после чего, воздев руки у небу, убегает. На сестёр Жобер это, кажется, производит впечатление. Хорошо, если им не по душе классика, я, как только подвернётся случай, подкину им что-нибудь современное!
Случай подворачивается очень скоро. Едва мы возвращаемся в класс, как нас впрягают в работу: в преддверии экзаменов мы тренируемся в письме круглым и смешанным почерками. Потому что все мы, как правило, пишем вкривь и вкось.
– Клодина, продиктуйте примеры, а я пойду рассажу младший класс.
Она отправляется во «вторую группу», которую тоже выселяют невесть куда. Это означает что добрых полчаса мы проведём без мадемуазель Сержан. Я начинаю:
– Дети мои, сегодня я продиктую вам нечто очень забавное.
Все хором выдыхают «А!».
– Да, весёленькие песенки из «Дворцов кочевников».
– Название очень милое, – на полном серьёзе замечает Мари Белом.
– Ты права. Готовы? Поехали!
На одной кривой ленивой,Непреклоннейше ленивой.Возбуждается и тонетЦелый пук кривых ленивых.Я останавливаюсь. Дылда Анаис не смеётся, потому что не понимает, что к чему (и я тоже). Мари Белом в простодушии своём восклицает:
– Послушай, мы ведь сегодня утром уже занимались геометрией! И потом, что-то уж больно сложно, я и половины не успела записать.