Клокотала Украина (с иллюстрациями)

Панч Петро

Хозяин не стал дальше слушать.

— Татары, отведи господи, как наедут, так не десятину рыбы — всю рыбу заберут и тебя самого с нею... Скажи, пане Максим: так уж спокойно на Диком поле или такой у нас воевода беспечный? Не раз и не два цеховые братчики сами замок подновляли, и еще подновим, чтоб только уберечься от татар, а он и пальцем не шевельнет.

Кривонос взглянул на гостей. На их лицах, раскрасневшихся от жары и оковитой [Оковитая - водка], отражалось одно желание: только бы их не трогали, а до остального дела нет. Он сжал

челюсти так, что выступили желваки.

— Был я сегодня на рынке. Сидит торговка, а товара не видно. «Тетка, говорю, где же твой товар?» — «Подо мной, в мешке». «А что же у тебя в мешке?» — спрашиваю. — «Чертяки. Чертей продаю». — «А почем продаешь?» — «По три шистки», — говорит. — «Так выбери и мне, да получше», — «Э, пане, не беспокойся, говорит, какого черта ни возьмешь, все равно чертяка, друг друга стоят!»

Кривонос одним духом выпил чарку оковитой, а остатки плеснул под потолок.

Гости таращили осоловелые глаза, только Братыця, уставившись в стол, пожевал губами и сказал:

— Против правды не пойдешь!.. А я думаю: лежат мои сабли, и спроса на них нет, — может, и запорожцы уже обленились?

Гости все еще тужились уразуметь, к чему это им казак напустил чертей. Наконец старый бондарь толкнул локтем коваля.

— Он говорит на глум, а ты бери на ум. От казака всего ждать можно!

— А я знал одного, — сказал портной. — Так ему абы хлеб да одежа — и ел бы он лежа.

Цеховые браты переглянулись и насмешливо заулыбались, а жены их захихикали. Кривонос обвел их взглядом и едко заметил:

— Казак пьет не за то, что есть, а за то, что будет.

— А что же будет? Раз кармазины начинают уже заглядывать в Киев, добра не жди. Должно, обносились там, на Сечи, а турка трогать не смеют.

— Слепой сказал — увидим, а глухой — услышим!

Такой ответ не понравился гостям. Они уже раскумекали, что запорожец над ними смеется, и громко заговорили, но хозяин быстро налил чарку и снова поднял ее за здоровье Кривоноса.

— Пью за то, чтобы казаки с горожанами во веки веков в согласии жили. Вспомните, как гетман Конашевич-Сагайдачный, царствие ему небесное, отстоял веру православную и нам помог бороться с униатами. Заботами его и всего товариства Низового наш Братский монастырь и доселе держится. Это на пользу, что запорожцы про Киев не забывают, наведываются, а то снова сели бы нам на голову римокатолики.

После обеда, когда гости вышли в садик, под вишни, Максим Кривонос внес в хату мешок с деньгами и сказал:

— Тут тебе, пане Трохим, и арабские цехины, и гишпанские реалы, и чеканные талеры, и червонцы. Товариство Низовое держало в мыслях на поминание грешных душ отдать, да, вижу, кто народ забывает, тот бога не знает. Крестом сабли не перебьешь и стрел не отгонишь, делай пистоли, делай ятаганы и сабли.

— Иль надумали что? Хвала богу, жили спокойно!

— Я уже исповедовался сегодня в лавре, а твое дело — замкнуть и деньги и язык на ключ!

— У пана Вишневецкого от пистолей коморы ломятся. Говорят, у посполитых отобрал уже шестьдесят тысяч. Тоже, должно, что-то задумал.

— Ты это верно слышал или бабьим языком торгуешь?

—

Поспрошай у купцов с Вишневетчины. Говорят, виселицами все шляхи обставил.

Кривонос растер между пальцами кончик уса, в глазах его загорелись мстительные огоньки.

— Мастери сабли, да чтоб дамасской стали! Буду на своей пробовать. И не откладывай. А про пистоли ты это кстати сказал. Ох как кстати!

Мастер заглянул в мешок, и глаза у него заискрились. Он взял деньги и унес их в другую комнату, а вернувшись, сказал:

— Я когда-нибудь такую выкую саблю, которой и мне голову снесут.

— Только бы с честыо умереть, пане Братыця, вот о чем тужить надо, а не о жизни.

— Ну так дай боже, чтоб казаки пили, гуляли да врагов воевали!

Они со звоном чокнулись серебряными чарками и выпили до дна.

VII

Солнце село за горою. Максим Кривонос, красный от выпитого вина и от духоты в хате, вышел на крыльцо. С Днепра тянуло прохладой. Над Подолом лежала сиреневая дымка, а на горе, в старом Киеве, строения как бы плавились в лучах заката. Кривонос внимательно вглядывался в темные фигуры, извилистой тропкой спускавшиеся в яр. Он не знал, шутил ли оружейник, когда говорил о бабе, или в самом деле ее следует поджидать. Хозяин напился, уснул за столом, а спрашивать у хозяйки не пристало казаку.

Максим Кривонос думал про воеводу, который, сидя на горе, не спускал глаз с города и душил малейшую мысль о казацкой воле, а между тем из головы не шла Ярина. На тропке показалась баба с клюкой. Кривонос даже поднялся, но баба направилась на гору, а не на Подол. Он выругался, его уже начинала злить тревога, которая вдруг охватила сердце.

— Мартын! — крикнул он сердито.

Мартын сидел под навесом с одноглазым парубком.

— Расспрашивал про стражника коронного?

— Говорят, еще неделю назад лащевцы шатались по рынку. Сейчас уже, должно, уехали!

— Узнал ли хоть, куда?

— Говорят разное: один — будто пан уехал в Макаров, другие — будто в Варшаву, на сейм. А про Веригину дочку ничего не слышно.

— А ты чего такой лютый? Вот за это и люблю тебя, Мартын. Грустно ли, весело, а глянешь на тебя — самому захочется зубы ощерить. Что случилось?

— Говорят, сотник Чигиринский, Богдан Хмельницкий, в поход ходил с коронным хорунжим на татарские улусы, у Кучугур.

— Я так и думал, чго гетманича Конецпольского манит булава региментаря. Но ведь с Ингульца татары еще весной ушли!

— Только чабанов разогнали, да и все, а пан сотник чуть головой не поплатился.

— Чабан герлыгою [Герлыга – посох, палица] хватил, что ли?

— Было побоище с ордынцами, но пана Хмеля вытянул саблей пахолок Чаплинского. Говорят, не разобрал сгоряча, где татарин, где казак. Кабы не шлем, расколол бы голову, а так только будто шмели загудели.

— Себе на беду паны затеяли вправлять разум казаку. Так ты оттого и запечалился?

— Паны батьку убили. Вот брата родного встретил... — Мартын поднес рукав к глазам.