Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
— А они бы, дурни, стали дожидаться...
— Вот-вот, обшарили местечко, перетряхнули села — и вернулись в Лубны ни с чем...
— Коли кто за народ, так народ его не выдаст.
— Князь, говорят, чуть не лопнул от злости, — вставил третий, совсем еще молодой хлопец, который все время застенчиво улыбался. — На хорунжем палку сломал. «Я тебя, говорит, запорю!»
— А Кривонос где же тогда был? — допытывался парубок, все еще утиравший пот.
— Гречку косил в овраге.
— Может, с тобой?
— Да все одно с кем.
— А что же будет дальше? Ты там, Григорий, больше с
Парубок, которого назвали Григорием, был стрижен в кружок, с крупными чертами лица. Глаза его блестели, как две сливы. Плотный и крепко сбитый, он ворочал заступом в яме, что ложкой в миске. Слова свои сопровождал он таким взглядом, что становилось не по себе даже людям не робкого десятка. Говорил, не подымая головы:
— Будет, что и должно: таскал волк, потащат и волка... Панов горсточка, а нас, мужиков. — тысячи на одного. Люди — называется, ждут, как вол, обуха! Что дальше? Резать надо! — и он ударил заступом по живому корню так, что тот только хрустнул.
— Резать — не задача, — отозвался из дальнего конца ямы парубок весь в заплатах. — Задача — пана поймать.
V
Иеремия Вишневецкий еще с малых лет бредил славой своего предка Байды Вишневецкого и хотел во всем походить на него, особенно на людях. Поэтому он старался есть простую пищу, не злоупотреблять вином, не курить табак, даже иногда казаком себя называл. Когда на это наконец обратила внимание вельможная шляхта и начала считать князя оригиналом, настоящим воином, он стал еще больше упорствовать в своих причудах. Вот и сегодня за обедом, даже несмотря на присутствие важных гостей, выпил только стакан старого меда, а закусил лишь хлебцем с сыром, хотя стол был уставлен всевозможными яствами, деликатесами и дорогими винами. На серебряных блюдах лежали розовые окорока с белыми венчиками, бараньи ножки, копченые угри, ушки с зеленью в уксусе, жареные голуби, начиненные маслом, хлебным мякишем, тертым мускатом и гвоздикой. В хрустальных чарах искрились гданские водки, а в золотых бокалах — вина лувенские, льежские, рейнские, испанские, вина из Бюле.
За длинным столом, кроме князя Иеремии, восседала его супруга Гризельда, сухая, длинная и рассудительная; по одну сторону от нее сидел пан Бодзннский, подскарбий черниговский, с торчащим чубом и такими же усами, а по другую — пан Лясота, прилизанный, с постным лицом ксендза. Оба они прибыли в Лубны сватать племянницу князя Анну Збаражскую, находящуюся под его опекой, за ленчицкого воеводича. Она сидела рядом с Иеремией, манерно опустив глаза в тарелку с соусом из петушиных гребешков и куриных задков.
Вокруг разместилась шляхта захудалых родов, кормившаяся возле князя. Здесь были и седые и молодые шляхтичи, все они старались выставить перед гостями свою независимость, родовитость, показать, что за этим столом очутились только по своему соизволению. Они много ели, еще больше пили и громко разговаривали, перебивая друг друга. Их слуги, доедая объедки из убранных со стола тарелок, тут же, у стен столовой, тоже пререкались, ссорились и тоже лакали вина, которые им удавалось стащить со стола.
Гости умело льстили хозяевам, особенно отличался Бодзинский. Он рассказывал, что при королевском дворе до сих пор восхищаются славным походом князя Иеремии на Московию, и о том, как ему подражает молодежь, а княжеские банкеты вызывают зависть у многих и многих магнатов.
— Может, что и поинтереснее слышно в Варшаве? — перебил Иеремия с таким видом, словно мнение знатного панства его мало интересует, хотя от этой лести у него даже глаза засверкали. — Пан Лащ, верно, опять что-нибудь отколол?
— Что там пан Лащ, про пана Тарновского слышали, ваша светлость?
— Как он родного дядю на тот свет отправил?
— Он после этого еще получше фортель выкинул.
— Посвятился в попы! Слышал, слышал...
— И того лучше, панове. У себя в имении он держал приходского ксендза. На пасху Тарновский приехал в имение и позвал этого ксендза к себе разговеться. Ксендз, понятно, начинает с молитвы. «Ты, — говорит ему Тарновский, — брось эти глупости, я сам посвятился в ксендзы, так не трать зря времени. Пей!» Ксендз был уже немолодой, продолжает креститься. Тарновский его по рукам. Ксендз обиделся, встал из-за стола и ушел. Тарновский тоже рассердился и послал сказать ксендзу, чтоб тот ждал его в костеле с вечерней, не начинал без него службы. Говорят, что он собирался вместе с ксендзом служить, но ксендз, так и не дождавшись Тарновского, отслужил сам. А когда он кончил, приходит Тарновский и приказывает сторожам лупить ксендза палками. Ксендз вырвался — и бежать. Тарновский выхватил саблю — и за ним. Нагнал и проткнул его насквозь, еще и клинок повернул несколько раз, пока ксендз не протянул ноги.
— Ну, это анекдот! — вырвалось у Иеремии.
— Виват Тарновскому! — закричала шляхта.
— Но это еще не все, — довольный произведенным эффектом, продолжал Бодзинский. — Слушайте, что было дальше. Тарновский вернулся в костел, облачился в ризы и справил над убитым ксендзом заупокойную службу.
— Подумаешь! Подумаешь! — заорал шляхтич неопределенного возраста со странной фамилией — Цяця. — Я так вот трех схизматов убил, разорвал, покрошил и поджарил. Даже епископа ихнего — и то не хвастаю!
Но на его слова никто не обратил внимания. Очевидно, к его вранью здесь уже привыкли.
Иеремия Вишневецкий, хотя и давно ему не было так весело, как сегодня, не хотел, чтобы гости думали, что он скучает по придворной жизни, а потому старался не выказывать своего настроения. Не удалось ему только скрыть загоревшегося в глазах завистливого огонька.
Еще больший интерес вызвало сообщение о какой-то пани Елене, жене Чаплинского. Чигиринского подстаросты.
— Так хороша? — недоверчиво спросил Вишневецкий.
— О, прошу, князь, то розовый бутон, то утренняя заря на белом снегу, то среди поля тополь, то, простите, ваша ясновельможность, и вы, мои прекрасные пани, — поклонился Бодзинский дамам. — То Афродита между нашими варшавянками.
— Откуда же она взялась?
— Да это не менее любопытная история, чем с паном Тарновским. Чигиринский подстароста Чаплинский совершил наезд на хутор сотника Хмельницкого, забрал у него все зерно, а с ним и его возлюбленную. И уже обвенчался с нею.
— В Варшаве?