Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Чтоб помнил, что из земли вышел, как и все мы... Чтоб не зазнавался! — Беззубый рот его растянулся в беззвучном смехе до ушей, маленький носик сморщился, и только глаза блестели в сетке мелких морщин. Сегодня одна нога у него была в сапоге, а другая в постоле, таком большом, что на нем, кажется, Днепр можно было переплыть.
Еще громче загремели пушки, захлебывались колокола, а голуби поднялись к самому солнцу.
Едва в руке Богдана Хмельницкого очутилась булава, как лицо его сразу словно вытянулось, глаза стали шире, губы сжались, плечи расправились, и весь он выпрямился, стал решителен, величав. Богдан Хмельницкий властным жестом поднял булаву, и разом все
— Слушайте, панове старшины и все православное войско Запорожское, здесь сущее и на всей Украине! — проникновенно заговорил Хмельницкий. — Слушайте все, духовенство черное и белое, сановное мещанство с бурмистрами, честной народ посполитый всей Украины! Сим знаменуем, что в день нынешний булаву гетманскую из рук старшины и товариства преславного войска Запорожского принимаем!
— Слава, слава! — замахали шапками казаки.
Богдан Хмельницкий обвел майдан глазами: перед столом стояла нарядная старшина, нагулявшая силу по зимовникам, по хуторам, одетая в парчу, подпоясанная персидскими поясами. Дальше сидели на конях и стояли в пешем строю казаки с обожженными степными ветрами лицами, в полинялых, припорошенных пылью жупанах и кунтушах, а уже за ними толпилась голытьба, черная, как арапы, давно не стриженная, оборванная, в волчьих шкурах, босая, а то и голая. Все это были бежавшие от панского произвола, скрывавшиеся в Запорожье по лесам, по лугам, в надежде дождаться лучшей доли. Это был народ, над которым с каждым днем все больше издевались паны по всей Украине, по всей Польше. У Богдана Хмельницкого сжалось сердце, и он сказал взволнованно:
— Исполнилась чаша горя, окончились дни испытаний и долготерпения народа нашего, звания шляхетского, лыцарского, духовного и посполитого! Отныне господами тел и душ наших сами будем вовеки, тревожить домов наших, святынь господних и гробов дедовских не допустим! Кто из людей добрых и честных хлеб-соль с нами мирно делить желает, кто из народов соседних приязни с нами ищет, тому, по старым нашим законам, обычаям дедовским, всегда рады, и дома и сердца наши для них открыты. С давних пор народ украинский с народом московским жить вместе желает и под руку царя московского царя православного стать волит. За то бороться, ни сил, ни жизни нашей не жалея, обещаем!
По Сечи словно ветер пронесся и всколыхнул море голов... Казаки вопросительно посмотрели друг на друга, потом на их лицах появилась радостная улыбка, и они изо всех сил закричали:
— Верно, верно, гетман! Чтобы с Москвой вместе жить!
А Богдан Хмельницкий все повышал и повышал голос. Он говорил уже о тех, кто замышляет «в хату подло и коварно пробраться и хозяевам обиду нанести, кто со сладкой улыбкой на лице нож за пазухой держит, кто силой и разбоем на тела наши, на души и добро наше посягает. Пусть бережется тот и помнит, что как господь наш терпелив, но воздает по справедливости, так и наш народ и все лыцарство запорожское больше уже не потерпит обиды и унижения не простит...»
— На широкую дорогу вышел Хмель, — переговаривались казаки.
А гетман говорил о том, что не ради личных выгод и роскошной жизни, не о себе думая, принял он из рук народа булаву.
— Час настал такой, что, кроме хворых, калек, стариков, женщин слабых и детей, никому без дела лыцарского быть не годится! Час настал такой, что у кого есть самопал, или сабля, либо рогатина отцовская, тот пусть хватает и спешным маршем к куреням нашим идет! Кому же отцы оружия не оставили, у кого оно, без дела лежа, поржавело и пришло в негодность, тот пускай косу на рогатину набьет и бежит к нам! Час настал такой, что никому лежнем лежать негоже.
Всем, кто слова наши слушает и кому их услышать доведется, говорим мы: Украина, мать наша родимая, кличет в нужде сынов своих на помощь. Никому она службы не забудет, за кровь, за нее пролитую, наградит, за голову, за нее положенную, детей и внуков отблагодарит, добрым словом помянет, от позора и забвения имена героев своих сохранит. Кто часа грозного не проспит, не прозевает, тот и свою долю нашей победы пожнет. Каждый на своем и для себя трудиться станет, никому не кланяясь, никому не покоряясь. Сан духовный в уважении и почете жить будет, звание лыцарское чести и славы воинской удостоится, мещанам их право магдебургское обеспечим, а народу посполитому земли по потребе за чинши [Чинш – оброк, налог за право пользования землёй] десятинные и подати на оборону дадим.
Потом Богдан Хмельницкий пал на одно колено, положил пальцы правой руки на евангелие и вдохновенно вслед за священником произнес:
— Я, Богдан Зиновий Хмельницкий, лыцарь, писарь и сотник, а отныне гетман всего войска Запорожского, присягаю богу, в троице единому, верно и нерушимо за дело отчизны нашей Украины до скончания века стоять, с ворогами до последней победы знамен наших биться, ни жизни, ни имущества своего не жалея...
В это время в ворота на взмыленном коне влетел верховой, обветренный, запыленный так, что только глаза и зубы сверкали. Подскакав к площадке, где стояли старшины, он круто осадил коня и замер. Хмельницкий узнал в нем казака из отправленного в Крым посольства. На лицо гетмана набежала тень, однако он продолжал тем же ровным голосом повторять за священником:
— Везде, каждый час и на каждом месте границ ее добро и честь имени ее боронить, согласно божьему закону и совести христианской народом лыцарским, духовным и посполитым править, добрых награждать, а злых карать, одну только пользу народа нашего перед глазами и в сердце имея. В том мне, боже, в троице единый, помоги!
Богдан Хмельницкий приложился к кресту, надел шапку, выпрямился и тогда только обернулся к гонцу.
Гонец нетерпеливо рванулся вперед:
— Ясновельможный пане гетман, послы наши наказали мне уведомить вашу милость — хан крымский согласен помогать нам против Польши! Великая сила с перекопским мурзою Тугай-беем уже двинута на Базавлук!
Сечевое товариство притихло, все взоры обратились к гетману. Богдан Хмельницкий набрал полную грудь весеннего воздуха и шумно вздохнул.
— За добрую весть спасибо, казаче. А Тым... — Он не договорил и спрашивал уже одними глазами.
Гонец не осмелился сказать, что сын гетмана остался заложником, и молча опустил голову, а когда поднял, гетман уже стоял собранный, и только нижняя губа его дрожала. Но он твердо спросил:
— А каких это ты людей привел?
В раскрытые ворота виден был большой отряд конницы, непохожей на запорожскую. Гонец оглянулся и радостно засмеялся.
— Они сами явились, пане гетман. Казаки с Дона! Выслушай их атамана, здесь он, перед тобой.
Перед Хмельницким стал русый казак с круглой бородой, с кудрявым чубом набок и белой сережкой в ухе. Он по московскому обычаю коснулся шапкой земли и певучим голосом сказал:
— Батюшка гетман казацкой! По Дону прошел слух, что запорожцы задумали войну с панами и подмоги ищут. За веру стародавнюю, за вольности биться и мы пособим. Вели, батюшка, нас к своему войску приписать, а вслед за нами идет еще большой отряд...