Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Шрифт:
Московский царь, потерявший в войне с поляками несколько городов и заключивший договор на «вечный мир», не станет его нарушать по просьбе какого-то никому не ведомого казака. Вечный мир заключен с Речью Посполитой не от любви к спесивой польской шляхте. Будет подходящее время — царь московский согласится принять под свою руку украинский народ.
К кому же еще можно обратиться за помощью? Остаются только татары, а объединиться с крымскими татарами — значит накликать на себя гнев Московии, у которой военный договор с Польшей против Крыма, значит своими руками разрушить путь к взаимному разумению с московским царем.
«И тут печет, и там горячо!» — криво улыбнулся своим мыслям Богдан Хмельницкий. Не разрешив основного вопроса, нельзя было и начинать. Он
От сопоставления этих величин Хмельницкому даже холодно стало. Пробовал советоваться с приятелями — все хорошо, пока не заговорит о татарах, а помянет этих нехристей — у приятелей вытягиваются лица, и они либо, без долгих размышлений, возражают, либо отмалчиваются. И видно, что начинают терять веру и в самое дело.
«Печет! — Богдан Хмельницкий тяжело вздохнул. — Вот Максим Кривонос, тот верит. Верит, что никакая сила не устоит против народного гнева, а это уже половина успеха. Скорей бы уж приезжал: надо подымать народ. Чтобы призвать татар, нужно сначала самим иметь армию, а то с такими ненадежными союзниками легко стать их же пленниками. Кошевой атаман уже дал знак, чтобы запорожцы возвращались на Сечь, их наберется тысячи три. Прибывает народ и из волостей. Надо и этих людей брать в науку, а у него пока что опытных старшин раз-два — и обчелся. Спасибо, прибыл Данило Нечай, казак смелый, в военном деле опытный. Прибыл и Яков Петренко, который знает толк в артиллерии. Уже и пушки вытащил из скарбницы. Взял из Сечи и одного писаря, Зорку, который обучен и славянскому и польскому языкам. Знает латынь. Теперь будет кому писать письма, а это сейчас всего нужнее: надо хоть на некоторое время усыпить внимание польских управителей».
И еще одна мысль упорно лезла в голову: кто он такой во всем этом деле? Только потерпевший обиду сотник, задумавший отомстить за попранную честь, или старшой над восставшими казаками? Если только потерпевший, то о больших силах нечего и думать, а старшим его никто пока не выбирал. Клейноды должна вручить прежде всего Сечь. Между тем кошевой почему-то тянет с созывом рады.
Богдан Хмельницкий сидел в комнате с маленьким оконцем, выходившим на майдан Сечи. Вот уже несколько недель, как он со своей свитой и слугами перешел в Чигиринский курень, но войско его оставалось на острове, да и не могло оно уже здесь разместиться. Хмельницкий поднял голову и только сейчас заметил за спиной своего писца Зорку. Тот совсем недавно окончил киевскую коллегию, и казацкий жупан все еще сидел на нем, как бурсацкая свитка. Зорка был молод, с худым вдумчивым лицом и длинными руками, которые он не знал куда девать, отчего движения его были резки, угловаты. Он понравился Хмельницкому своей рассудительностью и спокойным характером.
— Здравствуй, пане писарь.
— Вы звали меня, пане сотник? — спросил Зорка.
— Садись, казаче, к столу и давай писать. Прибыли вчера двое казаков с Брацлавщины, говорят — гетман коронный собирает уже на нас кварцяное войско.
— Того следовало ожидать.
— Рано, казак. Король должен думать, что казаки сбираются, как того он хочет, выйти в море. Так вот, пиши к пану краковскому Миколе Потоцкому. Титла потом допишешь. «Я надеялся, что доживу свой век спокойно и счастливо, осыпанный благодеяниями его милости короля и Речи Посполитой, но откуда ни возьмись ворог моего счастья Чаплинский, литовский бродяга, польский пьяница, украинский разбойник, который, пребывая восемь лет на дозорстве у пана Конецпольского, многих из братий наших к погибели привел обманными доносами, который, встретив где священника, не пройдет, чтобы не вырвать волос из бороды и не пересчитать палкой всех ребер. А что пришлось мне за пороги бежать, то лишь безопасности нашей ради, пока
Зорка улыбнулся.
— Чего ты? — спросил Хмельницкий, придержав перо.
— Такую заковыку поставили Барабашу, хоть сторожем садись на Суботове. А что на Чаплинского взъестся, то уж верно!
— А вперед всего поспешит снять с меня голову. А где спешат, там и недоглядят.
Не успел Богдан Хмельницкий присыпать песком чернила на письме, как за стенами куреня послышался шум, топот конских копыт, выкрики. Он поднял глаза на окно и вопросительно взглянул на Зорку.
— Я мигом! — Зорка от любопытства весь потянулся к дверям, но вышел не торопясь.
Яркое солнце, горящее в каждой снежинке, больно резнуло по глазам. Через площадь к воротам ехал на коне Остап, в красном жупане, в черкеске, в шапке-кабардинке и красных сапожках. Был он чисто выбрит, усы изогнулись, что натянутый лук, а прищуренные глаза дерзко поглядывали на казаков, попадавшихся навстречу. Сзади, спереди и по бокам ехало четверо конвоиров: они сопровождали его на виселицу. Майдан бурлил: казаки перебегали от куреня к куреню, ругали Остапа за пренебрежение сечевыми обычаями... и никак не могли примириться с мыслью, что такой казак пойдет на виселицу. Впрочем, на суд нареканий не было: решение могло быть только одно, хотя раненый казак уже поправился.
Сечевики валом повалили на дорогу в Кизи-Кермен. Следом за ними побежал и Зорка, отпросившись у Хмельницкого. В миле от Сечи виднелся столб с перекладиной, с которой свисала петля. На лестнице, приставленной к столбу, стоял уже палач, с рябым плоским лицом, с коротким приплюснутым носом и маленькими глазками. Когда под виселицу подъедет верхом на коне осужденный, палач должен быстро накинуть ему на шею петлю. В награду за эту позорную работу палач имел право на коня и сбрую своей жертвы и потому старался не промахнуться. Но стоило осужденному оказаться по ту сторону столба, как судьба его зависела от собственной ловкости. Под Остапом был добрый конь, хоть и неказистый, но широкогрудый, и у палача жадно заблестели глаза.
Остап спокойно приближался к виселице, вокруг которой было уже полно казаков и из Сечи и с острова. Зорка увидел среди них и Метлу с Пивнем. Они, верно, пришли сюда уже давно, так как совсем посинели от пронизывающего ветра. Вдруг Метла дернулся, вытянул вперед голову и застыл от удивления: на коне ехал на виселицу тот самый казак, которого они в первый день встретили возле корчмы, но так до сих пор и не знали по имени, потому что больше не встречались.
— Ты видишь? — толкнул он Пивня.
От ветра у Пивня слезились глаза, и он смотрел на казака словно сквозь сито.
— Холодно, будь оно неладно.
— Да ты глянь на казака!
— А что, плачет? Тогда дерьмо, а не казак. Как ломать стародавний обычай, так куда какой храбрый...
— Так это ж тот, с которым ты целовался в корчме.
— Что тогда шумел? Так то ж золото, а не казак: он же выпьет кварту под один огурец... Я против него вовсе негодящий... Метла, да таких людей чтоб на виселицу?
— Не квохчи, пробивайся вперед, гляди — Мустафа уже целится!