Клон
Шрифт:
— Где она?
— В Грозном жила.
— И я там жил.
— Поздравляю.
— Ты дурак?
— Наверное.
— В каком районе жила?
— Черт знает.
— А ты был там?
— Был.
— И где это?
— Там сад.
— Что, дерево и памятник?
— Нет. Сад абрикосовый, гастроном, аптека.
— Улица какая?
— Свечная.
— Нет такой улицы.
— Свечная. Или Стеариновая.
— Парафиновая, может?
— Точно. Рядом. А та — Индустриальная.
— Что точно?
— Парафиновая.
— Или Индустриальная?
— Индустриальная.
— Трамвай какой?
— «Двойка».
— А может, «шестерочка»?
— Нет, «двойка». Я на нем ездил.
— Куда?
— На Центральный рынок.
— Зачем?
— За елкой.
— И за Микки-Маусом?
— Новый год был.
— Какой?
— Не помню. До войны.
— До которой?
— До первой.
— А потом что?
— Потом я брошюрку прочел.
— Какую?
— Про зверства боевиков.
— И что? Подумал еще года три и поехал?
— Нет. Сразу и поехал. Когда Федю привезли и омоновец мне его документы передал.
— Как фамилия, при каких обстоятельствах?
— В «стекляшке». Водку пить со мной побрезговал. А потом сказал, где Федя лежит.
— И где он лежит?
— Лежал. В Военно-медицинской академии. В морге.
— А что же не выпил с ментом?
— А для него журналисты хуже жидов. Выродки.
— Мудро. И что Федя?
— Со следами пыток и спермой в кишках.
— Как и следовало ожидать. Масюк не знаешь?
— Нет. Питер город периферийный, областной.
К тому времени пошли седьмые сутки моего содержания под стражей. Мне все уже осточертело. За неделю дважды водили на прогулку. Одного. Запросы сделаны, личность идентифицирована, осталось решить — то ли пинком под задницу, то ли еще попрессовать на нарах для профилактики.
— Как тебе условия содержания?
— А почему одиночка?
— Чтобы не общался ни с кем. Ты же шпион.
— Я?
— Ну не я же.
— Чем докажете?
— А я доказывать не буду. Я тебя расстреляю.
— За что?
— За подозрение в шпионаже. Может, ты и честный дурак, но у нас время дорогое крадешь. Так что заслужил. Верующий?
— Вопрос веры слишком личный.
— Ты его для себя реши. И пойдем со мной.
— Куда?
— Там увидишь.
Мы вернулись в мою камеру. Капитан присел на нары рядом, вынул пачку сигарет, предложил мне.
— Не курю.
— Тем лучше.
Расстегнув папку, он достал плоскую фляжку, отвинтил крышку, дал мне хлебнуть. Коньяк оказался хорошим, и меня пробрало сразу.
— Еще желания есть?
— Нет.
— Ну, тогда будь мужественным. — Он расстегнул кобуру и вынул свой «Макаров».
— Что, в камере? — принял я условия игры, но отчего-то не очень уверенно.
— Везти тебя куда-то, конвой беспокоить. Ты не думай. У нас это в порядке вещей. Война. Потом приберутся. Кровь замоют.
— А я?
— А ты как бы попал под случайную пулю. Боевика.
Потом капитан встал, отошел к двери, прицелился.
Я смотрел в черный дульный срез.
— Боишься?
— Нет. — Я знал, что он не выстрелит. Он просто спрятал пистолет и отметелил меня сапогами, сбросив с нар. Потом оформил документы, и уже ефрейтор вывел меня на улицу.
— Можно было бы тебе статью триста семь, часть первая.
— Это что?
— Подделка документов. Да мест на нарах маловато. Убийц везут каждый час. А тут ты, дурачина.
— Можно вопрос?
— Только быстро.
— Форма девять и форма семь.
— Справка вместо паспорта. Семь — беженец. Будешь изготавливать?
— Нет. Вы же мне общаться не дали с людьми.
— Чтобы ты потом про ужасы Чернокозово сочинял? Запомни: твой самый большой ужас — это я. Еще раз попадешься, отдам педерастам, а потом сожгу живого в овраге. И друзьям своим — журналистам — передай. Пусть займутся общественно-полезным трудом. Терпение армии не безгранично.
— Я передам.
Он ушел, и появился прапорщик.
— Сроку вам, товарищ Перов, тридцать минут. Как раз поезд уходит. Товарищ капитан просил не опаздывать.
— А деньги?
— У вас билет транзитный до Питера. Вот он. А про деньги ничего не сказано.
— А вещи?
— Какие? — прапорщик посмотрел на меня ясными глазами.
— Вокзал в какой стороне?
— А вот туда. Доставим.
В поезде я был через двадцать одну минуту. Часы, паспорт и пятьдесят рублей мне капитан перед расставанием сунул в одном флаконе. То есть в желтом конверте.
Меня вводят в игру
Мою судьбу решило то, что у полковника Межина к вечеру закончился чай, и, не желая покидать комендатуру, он спустился на этаж и появился в кабинете капитана Бережнова, где остался еще минут на тридцать, угощаясь коньяком, отобранным на станции у «подпольщиков».
— Что хорошего было за день, Иван? — спросил он капитана, и тот достал из папки список задержанных. Анализировать ситуацию по передвижению сомнительных лиц входило в обязанности Межина, и он предпочитал изучать первичные документы, протоколы допросов, так как часто в оперативные сводки по итогам дня попадала всякая дурь, а интересные, на его взгляд, персоналии отсутствовали. У Бережнова был свой взгляд на вещи и ситуацию, и наезды сверху он не одобрял, тем более что полковник числился за службой, которая располагалась в Моздоке совсем в другом здании, а в Ростове — и вовсе за неприметной дверью, в комендатуре здешней он имел только кабинет.