Клон
Шрифт:
— Ты все равно не купишь.
— Почем?
— По сорок.
— По тридцать пять возьму три кило. Мне вот ребрышки. И ножку. Ножка на полтора и полтора ребрышек.
— Возьми бок.
— Не… Весы-то кривые? Гири подпилены?
— Язык себе подпили, — совсем расстроился татарин.
Еще Славка купил чеснока, петрушки зачуханной, морковки. Морковь — это уже самодеятельность. Не нужно было ее класть, но он любил.
Дальше вообще произошло счастливое событие. В ларьке оказалась кукурузная мука. И как она туда попала,
Кастрюли общежитские для задуманного не годились. Сальные, да и маловаты. За пятьдесят рублей купил в универмаге большую, литров на десять, и умиротворенный отправился в общежитие.
В комнате с ним сейчас жили двое — пожилой хохол, сам он себя называл Захарчук, а второй персонаж, тезка Старика — Славка из Питера.
На кухне пока никого. Работяги садились за стол часов в семь, а те, кто валялся на койках, и того позже, ближе к полуночи.
Он помыл кастрюлю, налил воды, поставил на огонь, стал мыть мясо. Татарин крупно нарубил баранину, но все же пришлось поработать ножом. Теперь кастрюля наполнилась до краев. Морковь нарезал кружочками, опустил в воду. В чайнике вскипятил воду и в глубокой тарелке в три приема круто замесил тесто, понаделал галушек, снял пенку с бульона, всыпал соль, перец, стал чистить чеснок.
— Слав, ты че? — Появился первый персонаж из праздношатающихся.
— Отвальная с меня.
— Так, ты че?
— Распределяют меня. Не скоро, но первый результат надо отметить. Потом некогда будет. Только водку свою несите. И у Захарчука разрешения спросите. Он у нас старший по комнате.
— Тогда пиши пропало.
— И я так думаю.
— Оставь потом мясца.
— А то…
Старик посмотрел на часы. Еще минут тридцать он мог повозиться.
Терки не было и в помине, и потому три головки чеснока пришлось мелко нарезать, растереть с солью. Он добавил лавровый лист в бульон, что тоже нарушало ритуал, как и морковь, и минуты через три приправил этим бульоном чеснок. Попробовал мясо, остался доволен, выловил его и сложил на лист фанеры (блюда не нашлось), нарезал, бросил в бульон галушки, в присутствии уже нескольких зрителей довел до кондиции, выловил. Разложил в эмалированные миски, которыми осчастливил их комендант, сверху мясо, отнес в комнату. Зелени букет рядом, соус чесночный в блюдце.
Еда эта по-своему тоже была совершенно кошмарной. Жир, кости, тесто. Но он ее очеловечивал. Точнее, ославянивал. Человек ко всему привыкает и все под себя приспосабливает.
Кроме того, была у него одна версия. Если он был прав, то один человек из сто одиннадцатой комнаты не мог не отреагировать на жижиг-галнаш. Землю, небо и способ приготовления хлеба и мяса не выбирают. Просто рождаются посреди этого.
На живца хотел сработать Славка. Это грубо и рисково. Это оттого, что он просто устал.
Когда
— Перевод, что ли, получил? — спросил тезка.
— Он самый.
— Ты чего? — не одобрил Захарчук пирушку.
— Да тошно мне, хохол. Мяса захотелось.
— Ты бы лучше ему сала выставил.
— А то у него нет.
И вправду. Сало тайное имелось.
— Слав? Мы и вина, и водки… — просунулась в дверь голова.
— А шли бы вы, — распорядился Захарчук за хозяина застолья, потом, немного поколебавшись, полез за салом.
— Давай-ка, Славка, водки купи и воды минеральной. А водки хорошей. Не оплошай. — И Старик выдал сотенную тезке.
Все бы обошлось, но неожиданное гостеприимство проявил не кто иной, как Захарчук.
— Зайди, Славка, в поселковую управу, в семнадцатый кабинет. Попроси Кечменева. Скажи, очень прошу зайти.
— Кто это?
— Человек один хороший. Помог мне. Работает здесь недавно, а помог.
— Начальник?
— Вроде того.
Захарчук решил использовать ситуацию на все сто. Немного помялся и выдал Славке еще двадцать рублей на шпроты. Почему на шпроты, ему одному ведомо.
Мужик этот из сто одиннадцатой интерес к застолью проявил скромный, и по глазам его сонным Славка решил, что здесь все чисто. Ни грамма любопытства и ностальгии.
Долго ждать не пришлось. Господин Кечменев оказался парнем запростецким и строгим одновременно. Вначале посидел, посмотрел на стол, на сотрапезников. С собой он принес бутылку коньяку, отличавшегося невзрачной этикеткой, но добротного.
Выпили по полстакана и стали есть. Захарчук поступил просто — бульона налил в тарелку, в чеснок макнул хлеб. Славка потащил на себя мясо, один кусок, потом другой, вспомнил, что есть у них кетчуп, напустил его в тарелку немерено. Бульон тем временем остывал.
Старик ел так, как положено.
Тот, кто был Мишей Кечменевым, тоже наконец приступил к трапезе. Выпили по второй, и Старик попробовал коньяка, мягкого и лукавого. Как и его хозяин.
— Откуда ты, брат? — спросил его Кечменев позже.
— Из Лиетувы.
— И родился там?
— И родился.
— А каков он, литовский язык?
— Красивый.
— А на других говоришь?
— Откуда? Английский со словарем.
К полуночи доели все чисто. Славка еще бегал за водкой. Только шпроты не пошли. Захарчук смотрел на них недоуменно и ласково.
— Куда ты потом, Славка? — спросил Кечменев.
— Родственника отыскал в Чудове.
— В Чудове… — печально пропел он, — там же холодно.
— Я же родился у моря.
— А жена у тебя откуда была?
— Оттуда же и была.
— Из Чудова?
— Из Паланги. А у тебя?
— Да я бобыль, Славка.
— Мы как братья.
— Два брата, Филимонов, — сказал неизвестно зачем Кечменев.
— Старков я, Старков.