Клонированная любовь: Как две капли
Шрифт:
Не знаю, поймете ли вы меня правильно. С одной стороны, довлело тягостное ощущение того, что происходит нечто недостойное, что меня ловко используют, что весь интерес ее ко мне, как и к хомячкам, рыбкам, ракушкам, моему бродячему прошлому, имеет одно очень простое и утилитарное обоснование — ключ. Ключ от квартиры, где деньги не лежат, но где есть добротная, широкая кровать. Но, с другой стороны, я, будучи в здравом уме и трезвой памяти, мог ли надеяться на что-либо иное?
Так стоит ли обижаться из-за того, что мне предложен
И, возможно, та игра, которая со стороны представляется изощренной и крайне хитрой, на самом деле — лишь едва осмысляемая работа инстинкта молодой и здоровой самки, на уровне рефлексов подыскивающей место для спаривания в наших кишащих запретами, предвзятыми мнениями, чужими глазами и ушами кирпично-панельных джунглях? И ради этого она столь же инстинктивно кокетничает, провоцирует, ластится к хрычу-«лендлорду», прокладывая тропку к необходимому ей тайничку наслаждений между простынями койки, стоящей в одной полузаброшенной квартирке?
Поэтому одновременно с изначальным ощущением унизительности происходящего в груди у меня начинало теплиться другое чувство — ни с чем не сравнимое чувство заговорщического, почти наперснического единения с молодой очаровательной девушкой, посвященности в ее тайны. Чувство почти интимное. Придя на следующий вечер домой, я гораздо более тщательно, чем в первый раз — после приезда с конференции, — осмотрел квартиру. По переставленным на кухонной этажерке стаканам, брошенному на столе троллейбусному билету, чуть сдвинутому половику пытался представить, что они делали, кто ее спутник, точнее, какой он.
Ходил по комнате, внимательно осмотрел полированные бока шкафа, словно мог разглядеть отпечатки пальцев. Вот они зашли… Повесили одежду на вешалку или, как показывают в фильмах, торопливо, сдирая друг с друга, кидали ее на пол? Сразу бросились в кровать или о чем-то говорили, пили, скажем, чай, разогревая перед «этим самым» друг друга милым словесным петтингом?
Пройдя на кухню, заглянул в жестяную баночку, в которой хранил чай — вроде не убавилось. Значит, не тратили времени даром? Или чай — это не современно, надо поискать в мусорном ведре баночки из-под джин-тоника?
Зима, тротуары посыпают от гололеда песком с солью, почему же на половике в прихожей нет грязных следов? Приехали на машине? Или она потом подмела?
Тщательно исследовал все закоулки. Как лайка, обнюхал полотенца, наволочку на подушке, тая дыхание, снял длинный, каштаново-рыжеватый волос, рассмотрел его у окна, долго потом думал, что с ним делать. Слона, как водится, заметил в последнюю очередь. Мыл руки в ванной комнате, поднял глаза и прямо перед собой, на туалетном зеркальце, увидел три огромных восклицательных знака, жирно прорисованных ярко-алой губной помадой.
Да-да,
А что, если эти знаки предназначались мне? Слегка закружилась голова, как тогда, на зимовке, когда меня свалила пневмония и я, закашлявшись, первый раз ощутил вкус собственной легочной крови на языке. Соленый и нутряной.
Что, если таким образом она говорила мне свое «спасибо», свидетельствовала свой восторг, подтверждала, что пережитое ею стоит того, чтобы отбросить все докучливые мысли и сомнения? И просто жить, жить, жить — бурно и страстно, уповая на свет, молодость и радость, как на высших судий?
Повалился на кровать и долго лежал в каком-то ступоре, заснул прямо в одежде, проснулся, словно поднятый откровением. Глядя в темноту комнаты, которой отныне мы обладали вместе, вдруг абсолютно отчетливо понял, что теперь, именно теперь, она мне не чужая. Что я в ответе за нее. Что у меня нет ближе и роднее человека.
Подошел к окну, долго и пристально смотрел на освещенный уринным светом фонарей снег под окном. Очень хотелось позвонить ей и сказать что-нибудь. Например, что я на нее совсем не обижаюсь и все приемлю, как есть. Проклял себя за то, что так и не удосужился купить телефон, что так и не научился посылать эсэмэски, что я вообще страшно несовременный человек. Потом сообразил, что сейчас — третий час ночи, что в это время не звонят, да и нужен ей мой звонок, как собаке лишний репей на хвосте…
А вдруг нужен?
На 23 февраля она подарила мне музыкальный центр — пластиковую коробку с лампочками и циферблатами, в которую можно вставлять компакт-диски и слушать музыку. Я, конечно, понимал, что пользоваться этой штукой предстоит в основном не мне — какой из меня меломан! — а ей с ее друзьями, когда они в очередной раз будут здесь обретаться. Но все равно был ошеломлен, настолько дорогой и фешенебельной была в моем представлении эта штука. Пытался отказаться. Ирина, смеясь, отнекивалась:
— В конце концов, кто знает, может, ты спас мне жизнь! — и на вопрос, откуда взяла такие деньги, только махнула рукой.
К счастью, подоспела пенсия, и я смог купить ей на Восьмое марта большой букет. Догадываясь, что после обеда она будет нарасхват, встретил утром, когда Ирина бежала на занятия; едва сам не ошалел, увидев, каким обалденным светом распахнулись ее глаза. Долго смотрел ей вслед, думая, что же она будет в течение трех пар делать с этим моим неуклюжим букетом, куда поставит, где спрячет, может, попросит сохранить его в преподавательской. Хотя, конечно, проще просто выкинуть…