Клоун умер на манеже
Шрифт:
– Но у тебя же нет твердой уверенности, что он уже давно носил перстень на правой руке.
– Это подтвердили свидетели.
– Ты неправильно поставил вопрос. Надо было спросить, на какой руке Штут носил перстень, а ты спросил, носил ли он обычно перстень на правой руке. Ты, как и я, знаешь, свидетель всегда не уверен в себе. Из десяти свидетелей шестеро ответят так, как ты подсказываешь им своим вопросом, – исключительно из-за лени. Двое из чувства противоречия ответят наоборот. И, наконец, двое дадут себе труд подумать и попытаются ответить честно. Это классический тест.
– Если это тест, то проверим
Патону не хотелось слушать рассуждения Ошкорна. Он перебил его:
– Ну ладно, допустим. А каков твой второй вопрос?
– А второй: кто и зачем вытащил из замочной скважины ключ от склада реквизита и забросил его в угол коридора?
– Забросил – слишком смелое заключение. Могло случиться, что тот, кто последний заходил на склад, просто случайно обронил его.
– Я расспросил людей. Обычно реквизитная всегда открыта. Следовательно, никому этот ключ не мог понадобиться.
– Я тоже кое-кого порасспросил, – сказал Патон. – В тот вечер вопреки обыкновению она была закрыта. Возможно, там деформировалась замочная скважина, защелка разболталась, и, чтобы закрыть дверь, нужно было повернуть ключ или с силой захлопнуть ее. У тебя наверняка случалось, что ты сильно хлопал дверью и ключ выпадал из замка. В данном случае произошло то же самое, а ключ упал бесшумно, ведь пол там устлан опилками. А так как там без конца ходят взад и вперед, его случайно отшвырнули ногами в угол, где мы и нашли его. – И Патон заключил: – Вот видишь, можно не ждать завтрашнего дня, чтобы ответить на твои каверзные вопросы.
– И все-таки я прошу тебя подумать над ними. И завтра снова ответить мне.
Но назавтра Патон даже не упомянул об этих двух маленьких загадках.
«Ну и пусть, – решил Ошкорн. – Займусь этим сам!»
15
– Пожалуй, сегодня вечером мы вряд ли еще что-нибудь сделаем, поэтому покидаю тебя.
И Патон нырнул на лестницу метро.
Ошкорн тоже не видел, что еще полезного они могли бы сделать сегодня. Перейдя на другую сторону улицы, он вошел в небольшое бистро, фирменным блюдом которого был «валлийский кролик». Ошкорн обожал это яство. Как-то он решил угостить им Патона, но тот с ужасом отказался. Хлебный мякиш с ломтем честера, сваренный в пиве и политый английским соусом, казался ему пищей дикарей.
Ошкорн заказал два «кролика» и закончил трапезу бутербродом с сыром. Потом попросил принести ему ручку и бумагу и написал два длинных письма. Этим письмам никогда не суждено было попасть в руки почтальона. Ошкорн писал их для виду.
Он писал, чтобы лучше слышать. В двух молодых мужчинах, что обедали за соседним столиком, он узнал униформистов из Цирка-Модерн. Он навострил слух, но его соседи беседовали о скачках и ни единым словом не обмолвились о цирке. Судя по всему, появление инспектора не прошло мимо их внимания.
Ошкорн вдруг решил вернуться в цирк. Он взял билет в ложу. Заметив его, к нему подошел Жан де Латест, и оба они вместе посмотрели представление до конца.
Паль сдержал слово, он не вышел на манеж. Пантомима Паля и Штута была заменена номером Джулиано и Мамута. Джулиано был в костюме Паля, одном из самых красивых костюмов Паля – с вышитым на груди солнцем…
А вот Мамут смешно путался в костюме Штута.
Публика внимала равнодушно. Все шутки повисали в воздухе, клоуны, обескураженные такой холодностью, совсем растерялись, и номер закончился в ледяной атмосфере.
– Полный провал! – сказал Жан де Латест. – А ведь они заслуживали лучшего приема! С профессиональной точки зрения их номер интересен. Но им чего-то не хватает, возможно, таланта… У нас нет больше клоуна такого класса, как Паль и даже такого, как Штут…
– Это вы попросили их заменить Паля и Штута?
– Нет, они сами настояли на этом, хотели попытать удачи. И вот провал, полный провал! Если Паль и впредь будет отказываться выходить на манеж, нам придется искать другого клоуна, который мог бы достойно заменить его.
– А мадам Лора сегодня нет?
– Нет. По-видимому, цирк в какой-то мере потерял для нее интерес.
– Она уже решила, кто будет директором?
– Нет. Еще слишком рано.
Они помолчали. Жан де Латест закурил сигару и, казалось, все свое внимание устремил на выступление жонглеров, которые теперь вышли на манеж. Полицейский украдкой наблюдал за ним. Потом вдруг спросил:
– Вы собираете публикации о ваших представлениях?
– Да. Я раскладываю их по датам и потом расклеиваю в специальной книге. Мы называем ее нашей «Золотой книгой». Последние вырезки еще не расклеены, ведь их бывает так много! Если говорить честно, ни один спектакль не заслужил такой прессы, но это реклама для нас, и здесь мы не скупимся.
Жан де Латест держался очень непринужденно. Однако на его лице промелькнула гримаса недовольства (возможно, правда, это было всего лишь удивление), когда Ошкорн попросил показать ему эту «Золотую книгу».
Он усадил полицейского в своем кабинете, положил перед ним огромный альбом, а сам вернулся в зрительный зал.
Ошкорн быстро перелистал страницы и добрался до заметок полугодовой давности. Он внимательно прочел все, что говорилось о представлении 30 марта, иными словами, о том вечере, когда был убит месье Бержере. Большинство заметок было без подписи, и ни в одной из них не мелькнуло имя Жана Рейналя.
Но это еще ни о чем не говорило. Судя по всему, расклеивали только те куски, где речь шла о Цирке-Модерн, а имя автора могло быть или в начале, или в конце заметки, ведь большинство их освещало много спектаклей разом.
Десять провинциальных газет поместили репортажи о представлении 30 марта. Ошкорн записал названия этих десяти газет.
На следующее утро Ошкорн встретился с Патоном в их общем кабинете.
– Что новенького?
– Ничего! – зло ответил Патон. – У меня на руках заключение судебно-медицинского эксперта. Естественно, ничего мы оттуда не выудим. Я снова изучил все алиби, и все они противоречат друг другу.