Клоуны и Шекспир
Шрифт:
– Не отвлекайся, моё нежное сердечко, – посоветовал Макаров. – Похоже, что именно сейчас мы и услышим нечто важное. То, ради чего и был организован весь этот дурацкий сыр-бор.
– Сразу стало понятно, что подлая Нель занималась запрещённым гаданьем, – объявил рыженький премонстрант. – Около костра мои спутники нашли маленькую тряпичную куклу, изображавшую Святую Екатерину Александрийскую. Ещё – серебряную чашу, заполненную свежим пеплом. И много-много венков, сплетённых из полевых цветов. Сплетённых – по языческим правилам. Вот,
– Где же сама девица?
– Сбежала. Оказалась ведьмой.
– Расскажи, брат Микаэль, поподробней, – заинтересовался Тительман. – Как оно всё было?
– Обыкновенно. Устроили означенной дочери обвиняемого Клааса испытание водой. Бросили в канал. А она переплыла на его другую сторону, выбралась на берег и убежала. Так всё и было. Господом нашим клянусь…
– Ничего не понимаю, – прошептала Неле. – Почему не разверзлись Небеса? Почему всемогущий и справедливый Бог не поразил этого подлого лгуна молнией?
– Может, Господь просто отдыхает? – предположил Леонид. – Притомился от трудов праведных, да и дрыхнет себе на мохнатом облаке? Например, вон на том?
– Это ты, Ламме, так шутишь?
– Точно. Шучу. Я всегда шучу. Впрочем, в каждой по-настоящему хорошей шутке присутствует только доля шутки.
– Интересно, а что будет, если я – прямо сейчас – выйду к судейскому помосту? – задумалась девушка. – Мол, так и так. Врёт всё гадкий и скользкий монах…
– Врёт? Ну-ну…. Он же сказал, что ты выплыла. Верно, ведь?
– Верно.
– А тут и ты, как раз, появляешься. Живая и здоровая. Мол, действительно, не утонула. Причём, даже волосы постригла и переоделась – по неизвестной надобности – в мальчишескую одежду…. То-то инквизиторы обрадуются такому повороту. Тут же дружно, оттесняя друг друга плечами, защёлкают кресалами, разжигая костёр…. Есть возражения?
– Нет. Ты, Ламме, прав.
– Что, брат Микаэль, можешь ещё сообщить Высокому суду? – важно откашлявшись, поинтересовался бургомистр.
– Прежде, чем убежать, богопротивная Нель вела – с противоположного берега канала – запретные речи.
– Какие именно?
– Извините, но не могу повторить, – якобы смущённо потупился монах. – Язык не поворачивается.
– А ты, брат по Вере, попробуй, – елейным голоском попросил коронный судья. – Вдруг, да и получится?
– Хорошо, попробую…. Подлая девица ругала последними словами Господа нашего и всех Святых апостолов его…
– Врёшь всё, пёс рыжий! – закричала Сооткин. – Глаза бесстыжие! Моя дочка и ругаться-то не умеет. Она – сама кротость…. Господь покарает тебя, лгун в кружевной рубахе! А мой муж никогда не давал приюта еретикам, не прятал у себя Лютеровых писаний, никогда об упомянутых писаниях не говорил и, вообще, не совершал ничего дурного.
– Молчать! – ни на шутку разгневался Тительман. – Стража, взять эту женщину! Заткнуть ей рот! Продолжай, брат Микаэль. Продолжай.
– Вот, я и говорю, что ругалась последними словами. А ещё и угрожала нам. Мол, нажалуется отцу, который, якобы, является могущественным чародеем и даже якшается с самой Чёрной колдуньей. Клянусь спасеньем моей Души, свидетельствую и удостоверяю, что говорю чистую правду.
– Чушь и бред горячечный! – возмутился Клаас. – Никогда не слышал ничего глупее. Я – могущественный чародей?
– Ты, – мрачно улыбнулся Тительман. – Я сразу это понял. По твоим самодовольным глазам. Ну, нет там ни покорности, ни благолепия. Ни единого следочка…
Инквизиторы, коронный судья и бургомистр принялись шептаться-совещаться.
– Костер ли, веревка ли. Какая разница? – тихонько перешептывались зрители. – Всё едино – смерть…
Где-то рядом жалобно заплакала женщина, негромко, но сочно ругнулся мужчина.
Через несколько минут снова зазвучал городской колокол. Позвенел-позвенел да и замолк.
– Сейчас будет объявлен справедливый и окончательный приговор, – объявил секретарь суда, после чего обратился к обвиняемому: – Хочешь, угольщик, сказать что-нибудь?
– Я трудился без устали, но зарабатывал мало. Я был добр к беднякам и приветлив со всеми. Но от судьбы, видимо, не уйти, – ответил Клаас. – Моё тело принадлежит королю Филиппу, а совесть – Иисусу Христу.
– Хорошо сказано, – усмехнулся коронный судья. – Умнеешь, негодяй, прямо на глазах. Только, извини, слишком поздно. Завтра, после восхода солнца, ты будешь сожжён. Как подлый чародей, породивший злую ведьму Нель…
– Нет! Не позволю! Не отпущу! – закричала Сооткин, но тут же, получив от широкоплечего стражника увесистую оплеуху, замолчала.
– Не отпустишь? – изумился Тительман. – То есть, так сильно любишь собственного муженька?
– Больше жизни…
– Ловлю на слове. Значит, ты готова добровольно взойти на костёр вместе с супругом?
– Молчи, Сооткин. – попросил угольщик. – Молчи.
– Говори, женщина!
– Я готова. Добровольно.
– Вот, всё и сладилось, – искренне обрадовался епископ. – Готовьте ещё одни кандалы. Кому нужна ещё одна нищенка-попрошайка? Правильно, никому…. Этих двоих казнить. А всё-всё имущество угольщика – после сожжения тел – конфисковать и разделить. Одна половина отойдёт в королевскую казну. Другая же достанется честным монахам-премонстрантам. Да, будет так. Аминь…
Глава двадцать первая
Отмена слюнявого либерализма
Неуклонно приближалась тёмная фламандская ночь. Усталое солнце нежно и чуть смущённо прикоснулось краешком диска к изломанной линии горизонта. Закат нестерпимо пылал широкими ало-малиновыми полосами, обещая ветреное утро. Со стороны Северного моря продолжали угрожающе долетать далёкие раскаты грома.
Клааса и Сооткин увели. Инквизиторы торопливо покинули судебный помост. Жители Дамме начали расходиться по домам.