Клуб бессмертных
Шрифт:
Теперь вы понимаете, откуда у бедолаги Аристофана эти лягушки, облака и прочие иносказания? У него перед глазами стоял мой пример. Пример драматурга, называвшего вещи своими именами. Афинам это чертовски не понравилось! Поэтому они постарались выхолостить искусство пьесы, чтобы в будущем походы в театр не расстраивали почтенных отцов семейств и их отпрысков.
Ах, если бы вы видели, как они хохотали на пьесах Аристофана!
Я презираю их и презираю Аристофана, которому не хватило смелости остаться тем, кем он был. Аристофан был гением. Мы запомнили его как автора дурацких иносказательных виршей, которым в университетах уделяют ровно полчаса на первой лекции
Поначалу Прометеус Балан блистал сатирическим даром.
К счастью, с этим он быстро покончил. И сразу, по мнению сограждан, начал оскорблять нацию.
Удивительно, как мало надо для того, чтобы ее оскорбить. Нет ничего нежнее народа и общественного мнения: эти две, с вашего позволения, субстанции так обидчивы…
Когда мне предоставили список тех, кто, посмотрев мою пьесу, почувствовал себя оскорбленным и подавленным «напоминаниями о народных бедствиях», я был поражен. Там были сотни людей самых разных сословий. Особенно запомнился мне Анаксагор, торговавший маслом, – он держал лавку недалеко от моего дома. Он утверждал, что я причинил ему боль. Признаться честно, я рассмеялся. Все жители нашей улицы знали Анаксагора как человека черствого и ничем, кроме своего масла и прибыли, не интересующегося. Он никогда никому не сострадал, не слушал ораторов и презирал писателей, о чем не раз говорил окружающим.
Как я мог причинить своей пьесой боль этой грубой, тупой скотине? Обвинению было плевать. Достойный гражданин Анаксагор, говорили мне, до глубины души оскорблен вашим поклепом на Афины. Ваше произведение талантливо, но негативно.
У меня была возможность избежать штрафа.
Напишите что-нибудь хорошее, говорили они мне, и мы с радостью снимем с вас обвинения. Разве «Взятие Милета» плоха, спрашивал я. Нет, пьеса хороша, но когда мы говорим «хорошее», то это не оценка произведения, а, скорее, будущая его тема.
Напишите, к примеру, пьесу о том, как Афина спустилась к нам с гор, благословила город и зачитала афинянам речь. Это будет полезно, воспитает молодежь в духе демократии и свободы. Или что вам стоит писать пьесы об уважаемых людях нашего города? Да возьмите, к примеру, того же Анаксагора.
– Что?! – закричал я.
Конечно, – продолжал обвинитель, – на первый взгляд Анаксагор человек примитивный, лишенный каких бы то ни было интересов, не связанных с его лавкой. Но так ли уж это важно? В конце концов, что важно городу? Анаксагор честный торговец, его главная цель – извлечение прибыли, и чем больше ее становится, тем больше налогов платит он в казну. Разве не на таких, как Анаксагор, держится наш город? Почему бы не сделать его – скромного, простого торговца – центральной фигурой твоего следующего произведения, Фриних? Разве Афины в лице Анаксагора не заслужили внимания твоего таланта?
Отчасти они были правы. Афины действительно держались на таких, как Анаксагор.
На таких, как я, Афины не держались. И на таких, как Прометеус, ни одна страна и ни один город держаться не станут. Для этого мы слишком углублены в себя. Мы считаем, что все вокруг существует для нас, а Анаксагор считает, что он существует для окружающих. Так, по крайней мере, мне сказал обвинитель.
После этого я понял, что наказания мне не избежать. Предчувствия оказались пророческими. Против меня голосовали все, кто искренне рыдал и хлопал на премьере, приговаривая:
– Ах, Фриних, вот это Фриних! Умеет, подлец, писать пьесы! Силен.
А один из судей, повторив это, добавил: его бы энергию да на мирные цели! Насколько я знаю, эта поговорка стала сейчас очень популярна. А другой судья сказал:
– Боги не наградили тебя талантом, как ты трубишь на всю округу, Фриних! Они наказали тебя им. Не будь ты так талантлив, твоя пьеса не вызвала бы возмущения граждан. И мы не судили бы тебя сейчас.
А еще один судья добавил:
– Талантлив и потому очень опасен!
Но поскольку все это было впервые – позже юристы назовут такие случаи беспрецедентными, – суд ограничился денежным штрафом. С таким же успехом они могли приговорить меня к смертной казни. Разорение и означало в Афинах смертную казнь. Единственным, кто смог продержаться без денег, был Сократ. Да и того убили. Меня лишили всего, но самое страшное – лишили возможности ставить пьесы. И какой смысл мне был с тех пор их писать?
Спустя сто лет после моей гибели в Афинах была разрешена постановка пьесы «Взятие Милета».
Ее, правда, чуть переделали. К тому времени афиняне усилились уже настолько, что могли позволить себе напасть на союзников. И первый город Греции, который они разрушили, был Милет. Это случилось после того, как милетцы отказали афинянам в подписании нового договора о дружбе, братстве и взаимопомощи.
– Мы уже сыты по горло договорами с Афинами, – сказали в Милете афинянам.
– Ах, так вы отказываетесь? – сказали послы Афин. – Значит, дело нечисто. Наверняка вы собираетесь ударить нам в тыл во время очередной войны.
– Разве вы собрались воевать? – спросили милетцы.
– Нет, но вполне вероятно, что это произойдет, – сказали афиняне, – поэтому мы, чтобы обезопасить себя на случай возможной войны, объявляем вам войну сейчас.
Милет был обречен. Вот невезучий город! Войска Афин осадили его, и через год осады Милет пал. Нападавшие сравняли стены города с землей, убили всех мужчин, изнасиловали всех женщин, а детей кого убили, кого изнасиловали.
Пьеса «Взятие Милета афинянами» о том, как Афины покарали коварного союзника, который не захотел напасть на Афины. Единственное, что изменили в тексте: персов заменили на афинян. Представление, как и премьера «Взятие Милета», поставленная по моему, оригинальному тексту, началось с душераздирающих воплей. На этот раз афиняне не горевали. Они встали и аплодировали. На лицах у них были улыбки.
Всегда приятно, когда карают подлеца.
Человека, который переделал мою пьесу (если это можно обозначить словом «переделал») осыпали цветами. Я подсчитал, что пьесу «Взятие Милета», поставленную через сто лет после моей смерти, прерывали аплодисментами сто сорок три раза. На сто раз больше, чем ее прерывали при моей жизни. Я не запомнил имени того, кто переделал «Взятие Милета», но не держу на этого человека зла. Единственное, что меня расстраивает, – он деньги за постановку получил. И большие. Сто талантов. Даже с учетом инфляции – а она возникла сразу после того, как появились деньги, – он получил раз в восемь больше, чем мог бы получить я. Если бы кто-нибудь дал мне хотя бы один талант во время моих скитаний по Аттике во время изгнания, я осыпал бы его ноги поцелуями. Увы, этого не случилось.