Клуб бессмертных
Шрифт:
«Взятие Милета афинянами», поставленное через сто лет после моей смерти, было признано лучшей театральной постановкой сезона. Ее автора горожане объявили Драматургом года. Текст пьесы был разослан по всем городам Аттики, которые после прочтения стали в срочном порядке записываться в союзники Афин.
– Город, в котором живут воины, сравнявшие с землей укрепленный Милет, – говорили греки, – и где живут драматурги, способные так живо описать это, заслуживает уважения по меньшей мере. Нам следует бояться Афин и следовать за ними.
Афины – матерь городов греческих. Последний раз я видел вас в тот день, когда бежал из города, спасаясь от кредиторов,
Я не был удивлен. Мне всегда казалось, что сила пьес и состоит в том, что они превращают в людей даже торговцев маслом. Анаксагор не был со мной согласен.
– Я просто хочу, чтобы ты ушел из города, – мрачно объяснил он, когда мы шли от стен Афин, – потому что ты вреден ему. А от ямы я тебя спас потому, что останься ты здесь, твоего тлетворного влияния не избежать, даже если ты умрешь.
Бедняга нескладно объяснил мне, что в Афинах от меня не должно остаться ничего, даже памяти. Умри я, кто-то может считать, что первый драматург Афин умер в результате травли. И имиджу города будет нанесен большой ущерб.
– А вот если ты умрешь в изгнании, – объяснил простодушный Анаксагор, – в твоей смерти будут виноваты разбойники, или голод, или болезнь. И все это не имеет к Афинам никакого отношения.
Я был удовлетворен объяснениями и ускорил шаг. Возле усадьбы Анаксагора, расположенной стадиях в пяти от города, мы распрощались. Конечно, ни еды, ни вина, ни денег он мне с собой не дал. Лишь спросил на прощание:
– Фриних, за что ты нас так ненавидишь? Говоря «нас», я имею в виду афинян и Афины. Как можно так ненавидеть свой народ и свой город? Что плохого мы тебе сделали? Для чего ты написал пьесу, выставляющую нас в самом дурном свете?
Скажи я ему, что люблю город и писал пьесу вовсе не с целью опорочить его, Анаксагор бы решил, что я втираюсь к нему в доверие. Поэтому я лишь развел руками и поблагодарил торговца за его неожиданную для меня услугу. Он поглядел на меня с презрением и, не прощаясь, ушел в город. Я последний раз посмотрел на крепостную стену родины, глубоко вдохнул утренний воздух и побрел прочь. За мной увязалась калеченная собака, и я подумал, что и с ней, должно быть, жестоко обошлись те, в чьем доме она жила.
Через пять лет я добрался до Спарты. До границы оставалось совсем немного, но пересечь ее я не решался. По слухам, спартанцы очень не любили драматургов, музыкантов и вообще тех, кто не приносил обществу ощутимой пользы. Что такое ощутимая польза, я так и не понял. Они мне ничего не объясняли, просто забили камнями, и все тут.
Конечно, все это – суд, но уже в Спарте, и камни – случилось чуть позже. Предварительно меня заманили в Спарту, прислав гонца. Тот сообщил, что доблестные спартанцы, прослышав о достойном муже Фринихе, хотели бы видеть его в своей стране. Насколько они знают, Фриних – великий драматург, и коль скоро Афины отказались от него, Спарта предлагает ему свои пищу и кров. Я очень устал и потому согласился. Первое, что меня ждало в Спарте, – тюрьма. Затем состоялся суд.
– Буду краток, – сказал председатель. – Фриних обвиняется в том, что способен на предательство родины. Конечно, Спарта ему не родина и жил он вообще не здесь. Но если предположить, что Фриних мог бы добраться до нашей страны, то вполне вероятно, он непременно совершил бы преступление, именуемое «оскорбление нации». Предлагаю Фриниха убить.
Суд у них был, в отличие от афинского, немногочисленным. За столом напротив меня сидели всего трое спартанцев. Самый молодой из них сказал, что не мешало бы меня допросить.
– Ты ненавидишь Афины? – спросили меня.
– Отчасти так, – ответил я, – но это ненависть, которую можно испытывать только к тому, кого любишь.
– Отвечай проще, – приказал главный судья. – Ты любишь Афины?
– Да.
– Значит, тебя нужно убить, потому что Афины враг Спарты.
– Так ты уверен, что любишь Афины? – как мне показалось, с сочувствием спросил молодой судья.
– Ненавижу. – Все это начало меня забавлять.
– Тогда, – вынес решение старший, – ты должен умереть, потому что человек, предавший свою родину, предаст и ту страну, что приютила его.
– Я не просил вас приютить меня.
– Нам решать, Фриних, кого мы приютим. У тебя есть что сказать?
Я хотел напоследок напомнить им, что они приговорили к смерти первого драматурга Эллады. Но потом передумал. Очень часто то, что ты ненавидишь, остается с тобой. Мне не хотелось оставаться с ними. Меня отвели на площадь и забили камнями. Больно было только в первую минуту, а потом большой камень слишком сильно ударил меня в лоб, и я, как говорят нынче боксеры, поплыл.
Камни и люди, бросавшие в меня эти камни, постепенно исчезли, и вот я стою на берегу реки, а в ней покачивается лодка. Когда человек подвел лодку к берегу, я все понял. Попытался найти монету, а потом вспомнил, что не был готов к смерти. Но даже если бы и готовился, монетки у меня все равно не оказалось бы. Я умирал банкротом. Я рыскал по плащу, но лодочник взял меня за руку и завел в лодку, а когда я сказал, что денег нет, пожал плечами.
Молча мы переплыли Стикс, и вот я здесь. Только на прощание Харон, а это был он, показал на меня пальцем и сказал слово, значение которого неизвестно мне до сих пор. Кажется, оно звучало так:
– Кетцалькоатль.
Кетцалькоатль:
Да, когда-то я был героем, но с меня довольно. Сейчас я кактус, обыкновенный кактус. Зовите меня энцефалокарпус. А еще лучше: Encephalocarpus Berger. Вид мексиканского кактуса.
Я Encephalocarpus Berger, но я все еще и Кетцалькоатль. Именно я, а не Харон, который возомнил, будто это он Кетцалькоатль. И не Фриних, которого Харон назвал Кецеотлакалем. Никто из них и не мог быть Кетцалькоатлем. Ведь они были люди.
А Кетцалькоатль – это кактус.
Я – божество древних индейцев. Но это вовсе не значит, что вам необходимо перестать сутулиться и вынуть руки из карманов. Мне присуща скромность. Именно поэтому я и стал энцефалокарпусом, а не сугуаро, как мне предлагали. Что? Сугуаро? Это самый большой кактус мира. Растет в Мексике. Не то чтобы мне не нравился сугуаро, просто мне не по душе помпезность. Я всегда считал, что поражать воображение нужно не размерами, а содержанием.
Поэтому я и не стал сугуаро. С меня достаточно энцефалокарпуса. Это небольших размеров кактус и его название переводится как «плод, расположенный на вершине». Уникальный в некотором смысле род кактусов. В нем содержится только один вид – энцефалокарпус. Представьте себе, что вы – единственный представитель Homo sapiens. Впечатляет? Ну, то-то же.