Клуб Дюма, или Тень Ришелье
Шрифт:
– Отличными…
– Разве?.. Да все равно… – Он поднес сигарету ко рту и сильно затянулся, отчего на щеках его образовались глубокие впадины. – Но неизвестный нам мастер – или мастера – получил от творческого акта такое удовлетворение – моральное удовлетворение, – какое никакими деньгами не оценить…
– Sine pecunia [69] , – прибавил его брат.
Педро Сениса, предавшись воспоминаниям, выпускал дым через нос, рот у него при этом был приоткрыт.
– Возьмем, к примеру, этот «Speculum», который Сорбонна приобрела, не усомнившись в его подлинности. Только бумага, печать и переплет наверняка должны были стоить раз в пять больше, чем то, что
69
Без корысти (лат.).
Корсо без малейших колебаний признал его правоту. На протяжении восьми лет «Speculum» братьев Сениса считали самой ценной, самой замечательной книгой в собрании Парижского университета. Подделка была раскрыта, но не благодаря прозорливости экспертов, а по чистой случайности. Проболтался посредник…
– Надеюсь, полиция оставила вас в покое?
– Да, почти. Ведь в том парижском деле спор шел между покупателем и посредниками. Наши имена действительно упоминались, но доказать ничего не удалось. – Педро Сениса опять криво улыбнулся, явно сожалея об отсутствии тех самых доказательств. – С полицией мы поддерживаем добрые отношения; они даже приходят сюда за советом, когда надо разобраться с ворованными книгами. – Он ткнул концом дымящейся сигареты в сторону брата. – Если нужно свести библиотечный штамп, снять экслибрис или еще какой опознавательный знак, тут ему равных нет. Поэтому его иногда и просят проделать эту же работу, но, так сказать, в обратном порядке. Наша полиция следует правилу: живи сам и давай жить другим.
– А что вы думаете о «Девяти вратах»?
Старший из братьев метнул взгляд на младшего, потом воззрился на книгу и качнул головой:
– У нас не возникло ни малейших подозрений, когда мы с ней работали. Бумага и типографская краска такие, какими им должно быть. Есть вещи, которые сразу замечаешь, даже не надо особо присматриваться.
– Нам не надо присматриваться, – уточнил второй.
– А теперь?
Педро Сениса докурил то, что осталось от сигареты, потом бросил крошечный окурок, который удерживал самыми кончиками ногтей, прямо на пол, себе под ноги, где еле заметный огонек и потух. Корсо заметил, что линолеум был весь покрыт черными пятнами.
– Венецианский переплет, семнадцатый век, в хорошем состоянии… – Братья склонились над книгой, хотя только старший касался ее своими холодными и бледными пальцами; они походили на двух таксидермистов, которые обдумывают, как им лучше набивать чучело. – Черный сафьян, золоченые декоративные детали в виде растительного орнамента…
– Немного мрачновато для Венеции, – рассудил Пабло Сениса.
Старший брат лишь закашлялся в знак согласия.
– Да, но мастер, по видимости, воли себе не давал – что и понятно, если учесть тему книги… – Он посмотрел на Корсо. – Взгляните на обложку! Кожаные переплеты шестнадцатого или семнадцатого веков таят в себе такие неожиданности… Картон, шедший внутрь, изготавливался из нескольких слоев бумаги, промазанной клейстером и затем спрессованной. Иногда в дело шли корректурные оттиски той же книги или более ранний печатный материал… Так что порой такие переплеты представляют собой большую ценность, чем то, что они призваны защищать. – Он указал на бумаги, лежавшие у него на столе. – Вот, полюбуйтесь. Расскажи ты, Пабло.
– Буллы Святого крестового похода одна тысяча четыреста восемьдесят третьего года. – Пабло Сениса похотливо улыбался, словно говорил не о мертвых бумагах, а о порнографических изданиях, от
Педро Сениса продолжал внимательно изучать «Девять врат».
– С переплетом, кажется, все в порядке, – сказал он. – Любопытная книжица, правда? Пять полос на корешке, вместо названия загадочная пентаграмма… Торкья, Венеция, тысяча шестьсот шестьдесят шестой год. Вполне возможно, что и переплет делал он же. Красивая работа.
– А бумага?
– Сразу видать, с кем имеешь дело, сеньор Корсо! Хороший вопрос. – Переплетчик провел по губам кончиком языка, точно старался дать им хоть каплю тепла. Потом взял книгу, прижал нижний угол большим пальцем и веером выпустил из-под него страницы, а сам внимательно прислушался – то же самое проделал Корсо, когда был у Варо Борхи. – Превосходная бумага. Никакого сравнения с нынешней целлюлозой… Знаете, сколько лет в среднем живут современные книги?.. Скажи ты, Пабло.
– Семьдесят, – сообщил его брат с такой злостью, словно виноват во всем был Корсо. – Каких-то жалких семьдесят лет.
Старший брат искал что-то среди лежавших на столе инструментов. Потом схватил толстую линзу и поднес к книге.
– Пройдет сотня лет, – пробормотал он, прищурив глаз и рассматривая на просвет одну из страниц, – и почти все, что мы сегодня видим в книжных магазинах, исчезнет. А вот эти тома, напечатанные двести или даже пятьсот лет назад, будут пребывать в целости и сохранности… Ведь нынче у нас такие же книги, каков и сам наш мир, – каких мы и заслуживаем… Правда, Пабло?
– Дерьмовые книги на дерьмовой бумаге.
Педро Сениса одобрительно кивнул головой, не переставая изучать книгу через лупу.
– Известное дело! Бумага из целлюлозы желтеет и становится ломкой, как облатка, она недолговечна. Она стареет и умирает.
– А вот с этой такого не случится, – заметил Корсо, показывая на книгу.
Переплетчик продолжал рассматривать страницы.
– Бумага из чистого льна, как и велел Господь. Добрая бумага, ее делали из тряпья, она не подвластна ни времени, ни человеческой глупости. Нет, я не вру. Лен. Самая настоящая льняная бумага. – Он оторвал глаз от лупы и посмотрел на брата. – Знаешь, очень странно, конечно, но это не венецианская бумага. Толстая, пористая, волокнистая… Может, испанская?
– Валенсийская, – ответил тот. – Из Хативы.
– Точно. Одна из лучших в Европе той поры. Возможно, печатник заполучил импортную партию… Этот человек делал свое дело как следует.
– На совесть, – уточнил Корсо. – Что и стоило ему жизни.
– Профессиональный риск. – Педро Сениса взял мятую сигарету, предложенную ему Корсо, и тотчас закурил, безучастно покашливая. – Что касается бумаги, то вы отлично знаете: как раз тут обмануть трудней всего. Вся бумага изначально должна была быть белой и одного качества. Потом страницы желтеют, краски выцветают, меняются… Здесь и можно заметить подмену… Хотя, конечно, новые страницы легко испачкать, протереть слабым чайным настоем – и они потемнеют… Коли берешься реставрировать книгу или добавить недостающие страницы, чтобы они не отличались от подлинных, надо помнить о главном – все в книге должно остаться единообразным. То есть главное – детали, мелочи. Правда, Пабло?.. Главное – детали…
– Итак, ваше заключение?
– Если отбросить нюансы, по которым только и отличают невозможное от вероятного и точно установленного, мы сказали бы, что переплет книги может относиться к семнадцатому веку… Это отнюдь не значит, что и страницы, весь блок изначально принадлежали этому переплету, а не какому-то другому; но будем считать это само собой разумеющимся. Бумага… По всем признакам она схожа с партиями бумаги, происхождение которой безусловно установлено; и с большой долей вероятности можно отнести ее к той же эпохе.