Клуб города N; Катамаран «Беглец»

Куличенко Владимир

Я вернулся из техникума довольно поздно. На улице было еще светло, но, войдя в подъезд, я споткнулся о ступени, чуть не упал — помню, меня еще удивило: отчего такая темень в подъезде, лампочки, что ли, вывернули? Помню, меня поразила тишина на лестничных площадках — обычно, когда поднимаешься, слышишь шум, гам за дверьми, а тогда было тихо–тихо, я еще подумал: какой–нибудь интересный фильм, что ли, показывают? Подойдя к двери квартиры, я оглянулся на соседскую — уже пару месяцев пустует жилище физрука, но никто об этом не знает, может быть, лишь в домоуправлении начинают подозревать неладное из–за неуплаты. Я

приложил ухо — безмолвие за дверью, ничьего голоса не слышно, вот уж в чем не может быть никаких сомнений. Я даже стучаться к нему не стал — зачем? Все равно никто не откроет. Кажется, в тот момент я подумал — хорошо, что его нет. Я постоял недолго возле его двери, почему–то не решаясь уйти, какое–то безотчетное чувство удерживало меня здесь. Наконец достал ключи, отворил замок и вошел к себе. Первое, что сделал затем, — снял куртку и повесил ее на вешалку в прихожей (вешалка у меня такая оригинальная, в виде орлиного клюва), я мимолетно отметил ее необычность. Потом сменил обувку и, в тапочках, повалился на тахту. Не знаю, спал ли я — ни усталости, ни слабости, ни радости, ни печали, уже давно ничего я не чувствовал. Мною владело ощущение утраты, чего–то невозвратимого, и самое неожиданное, — это ощущение влекло за собой потерю резона моего дальнейшего существования. А ведь был, был смысл! И вот он утрачен… Повторюсь, я пришел к этому внезапно и поначалу был нимало обескуражен, а потом испытал потрясение. Наверное, тогда что–то начало ломаться в моей жизни, но давал ли я себе отчет? Сегодняшний вечер представлялся рядовым в монотонной череде ему подобных. «Бог с ним, со смыслом!» — решил я. — Главное — жить, главное — быть; вот то, без чего все остальное бессмысленно. Ведь хорошо, даже чудесно, что сегодняшний вечер неотличим от вчерашнего — как иначе обрести покой, желанную уверенность, которой сопутствует сознание собственной значимости, своей жизненной силы. Да, выход обретен — в покое, в утилитарности, в однообразии, несущем, может быть, высшую красоту! Я поднялся, укоряя себя за приступ депрессии, и двинулся на кухню. Там надел фартук и принялся нарезать лук на доске; не знаю, что заставило меня в какой–то момент глянуть в окно — повернул голову и увидел мусорные баки во дворе, копошащихся в песочнице детей, потом мой взгляд снова упал на доску, на которой хрустела и сочилась под ножом луковица, а перед глазами по–прежнему стояла картинка в окне, и вдруг обнаружилась в ней одна деталь, заставившая меня вновь обернуться. В волнении я подошел к окну — эта девушка в спортивном голубом костюме, в кроссовках, с огромной алой сумкой за плечом… да, Олька, как же я сразу не разглядел ее. Она уходила по асфальтовой дорожке к дому напротив, в котором жила. Я бросился на балкон, второпях позабыв снять фартук.

— Олька! — окликнул я ее.

Она обернулась и тотчас засмеялась, махнув длинной гибкой рукой.

— Привет домохозяину!

— Ты откуда? — спросил я громко.

Дети в песочнице прекратили играть и глазели на нас.

— С тренировки.

— Какие планы на вечер? — произнес я, не убавив голоса, не смущаясь тем, что мы привлекаем внимание.

— Никаких, — ответила Олька.

— Зайдешь ко мне? — спросил я обрадовано.

— Зайду, дай переодеться, — быстро и тише проговорила Олька, снова махнула рукой и направилась к подъезду.

Вскоре она была у меня — в попсовых шмотках, на голове прическа «взрыв на макаронной фабрике», притащила кипу итальянских журналов, завалила ими тахту и погрузилась в изучение чужой красочной жизни. Мне, конечно, тоже было интересно: роскошные автомобили, бассейны с бирюзовой водой, длинноногие девушки в шезлонгах на песчаной косе, рестораны в сиянии вечерних огней, — поначалу я не догадался спросить, откуда у нее эти журналы, и сделал это, когда мы уже сели за стол пить горячий шоколад.

— Так, один итальянец на каникулах подарил, — беззаботно пояснила Олька. — Его фирма в Ленинграде гостиницу строит.

— И где же вы познакомились? — неприятно удивленный, спросил я.

— В валютке, — как бы между прочим сообщила Олька.

Я все более изумлялся и огорчался, стараясь, разумеется, скрыть свое состояние. Раньше я не мог и мысли допустить, что Олька бывает в валютных барах.

— Хочешь еще шоколаду? — спросил я.

— Налей.

Олька чуть отпила из чашки и наморщила лоб:

— Какой–то горький у тебя шоколад, а вообще–то ты мастак насчет готовки.

Я усмехнулся:

— Не в пример твоему итальянцу. Олька понимающе улыбнулась:

— У него тоже есть достоинства… Про Италию интересно рассказывает.

— И только?

— Не только.

Зачем она старается казаться легкомысленной?

— Между прочим, он предложил мне свою руку и сердце, — прибавила Олька многозначительно и даже гордо.

— Что же ты отказалась? Тебе ведь Италия нравится?

— Ну и что? А если мы поссоримся — хочешь, чтобы я на мели оказалась?

— Молодец, соображаешь, — я принужденно улыбнулся, на душе у меня было прескверно.

После недолгого молчанья я спросил:

— Зачем ты мне все это рассказала? Олька произнесла равнодушно:

— Чтобы позлить тебя, ты всегда такой самоуверенный… Во–вторых, я хочу, чтобы между нами все было по–честному, чтобы ты знал, что кроме тебя у меня был еще один парень. Этот итальянец.

— Сука! Сволочь! — я быстро встал и вышел на балкон, скрывая от нее свои слезы.

Но она появилась вслед за мной, задымила сигаретой, глядя прищуренным глазом на двор, проговорила примирительно и удовлетворенно:

— Ладно, не выступай. Давай все забудем?

Я молча сглатывал слезы, отвернувшись. Я не хотел ее видеть, я ее ненавидел.

— Ну чего ты расстроился? — произнесла она с грубоватой нежностью и прибавила философски: — Как будто баб не знаешь? Может, я после него тебя еще крепче полюбила, тогда бы не стала рассказывать.

— Дай сигарету, — попросил я сиплым голосом.

— Во, другое дело, — Олька с готовностью протянула пачку.

Мы курили на балконе, не разговаривали. Перед нами поднималась панорама гор, пронзенная нитью дороги. Ни одной машины не было на ней, ни одного пешехода. Помню, я еще подумал: «Вымерли, что ли, все там?» — и в какой–то миг оглушил несущийся оттуда, с гор, рев, взметнулся водяной вихрь, и из него выскользнул серебристый диск — мелькнул, и точно не бывало его, лишь затухают на склонах огненные сполохи.

— Ой, что это? — Олька испуганно вскинула руку. — Гроза?!

В межгорьях пламенел закат, словно выплеснутый соплами. Я смотрел туда и ничего не ответил ей.