Клуб интеллигентов
Шрифт:
— Так ведь в нашей деревне многие так думают. Размышляют люди. Вслепую не верят.
— Нехорошо они думают, дражайший, — нерешительно возразил ксендз, а про себя подумал: «Это в нем еще годы безбожия отзываются. С ним надо осторожнее». И весело вопросил: — Ну, а сам-то за годы отступничества грехов, видимо, накопил, как навоза? И трактором не вывезешь?
— Да нет же, батюшка. Разве только мелкий какой-нибудь грешок ненароком случился. Нельзя ведь. Где исповедуешься, кто отпущение грехов даст? Верующим хорошо — исповедовался и снова греши. А что делать безбожнику? Так и носи грех на совести всю жизнь.
— А мы не всем и верующим даем отпущение!
— Да уж даете, батюшка, не спорьте. Я про вас не говорю, а другие отпускают. Вот у нас после войны был тут бандит Бизас, тот сам бахвалился: «При немцах стрелял — получил отпущение грехов, теперь стреляю — и теперь получу. Сам епископ нас благословил».
Тут настоятель опрокинул рюмку без очереди и даже закусить забыл.
— А, это нечто другое, — он выставил ладони, защищаясь. — Это уже политика. Я в политику не суюсь. Были, разумеется, ксендзы, которые, так сказать, впутались. Кто без греха... А сам-то, брат, так уж и любишь ближнего своего, как самого себя, а?
— Согрешил и я разок, батюшка. Подшиб соседу ногу. Колом хрястнул. За потравленные бураки.
— Вот видишь, до чего безбожие доводит.
— Ну нет, батюшка, я тогда твердо верил. И исповедовался, и отпущение получил.
— Зачем же сейчас вспоминаешь, коли господь давно простил?
— Так ведь тот сосед и теперь еще прихрамывает.
«Философ, сатана! — смекнул ксендз. — Надо менять разговор».
Но разговор повел сам Балтрамеюс. Уплетая сычуг, он заметил:
— Сычуг хорош, но, простите, настоятель, не пятница ли сегодня?
— Эх, угляди тут! Видать, бабы прозевали. Поленились рыбы достать. Но ничего, теперь не средневековье. За ваше здоровье!
Когда молодая экономка ксендза вновь показалась в комнате, Балтрус осмелел и спросил:
— Разве епископ не запрещает таким молодым в клебонии прислуживать?
— А в вас, вижу, бес сидит, — хитро усмехнулся настоятель. — Не запрещает. Это, так сказать, для закалки. Видя перед собой такую каждый день, привыкаешь, и грешные мысли не появляются. С другой стороны, теперь опять же не средневековье.
— Был слух, папа обещает ксендзам и жен разрешить. Правда ли это?
— Ну, это уж как бог даст. Возможно, и разрешит. Теперь иные времена. Но знаешь, брат, встречаются еще дурни, которые боятся женщин пуще черта. Один мой знакомый ксендзик стыдился даже своего, с позволения сказать, срама и из-за этого злословил о боге: спасибо, мол, господи, что сотворил меня, но неужто нельзя было обойтись без этой непристойной части тела...
Оба расхохотались, но углубляться далее в сверхъестественную святость этого ксендзика постеснялись. Разговор неожиданно свернул на папство. И туг выяснилось, что Балтрамеюс сомневается в его непогрешимости.
— Вот, — молвил Балтрус, — благословлял папа Гитлера, а тот войну проиграл. Выходит, что ошибся святой отец.
— Но, милейший, ведь божьим промыслом его ошибка исправлена...
— Да неизвестно, довелось ли бы ту ошибку исправить, если бы Гитлер выиграл...
— Ах и шутник же вы!
Кисло улыбнувшись, батюшка подумал про себя: «Как ужасно закоснел старик! Тяжко будет с ним договориться». И даже пожалел, что связался с этим колхозником. Но ведь никто не слышит. Обойдется.
А Балтрус, разойдясь, продолжал выкладывать свои премудрости:
— Вот теперь, возможно, человек скоро на Луну полетит, а раньше духовенство за одни только подобные мысли на кострах сжигало.
— Это прежде было. Теперь не средневековье. За это бог человека возвысил, дал ему разум.
— Тут-то уж господь маху дал. Дело в том, что чем человек просвещеннее, тем он от бога дальше. Мы вот, мужички, еще кое-как верим, а верующего ученого с трудом сыщешь.
— Ну, ну, не говорите. Верят и образованные.
— Такая уж у них и вера. Мертвая. Исповедуются, слышал я, по телефону, проповеди с магнитофона слушают. А правда ли, что папа определил архангела Гавриила попечителем телевидения?
— Ну и любопытны же вы. Правда, этот архангел теперь опекает телефон и телевидение. Это святые дела, созданные с ведома бога. Почему же ими не воспользоваться?
— Мне такие дела тоже по душе. Только все кажется, не святые они, не божье это дело, и баста.
— Вам, как я вижу, веры недостает. Атеисты вас глубоко совратили. Поспешите исповедаться, не то душу загубите.
— А если я не верю в загробный мир? — неожиданно изрек Балтрамеюс. — Будет ли исповедь истинна?
Батюшка даже назад откинулся. «Вот чертово отродье, что ему ответить? Черт его дери, пусть не верит, лишь бы исповедался, да с амвона можно было бы огласить. Вот в чем главное». И батюшка совсем по-отечески молвил:
— Знаешь, Балтрамеюс, что касается загробной жизни — это не смертный грех. Англикане вот тоже преисподней не признают.
— Выходит, что теперь вроде и бог новый. Либерал, как говорят политики.
— Не бог, времена другие, друг любезный.
— Так, авось, потом и исповедаться не потребуется? Все равно к тому времени всех грехов не припомнишь, забудешь. Черти над этим смеяться будут.
— В будущем, Балтрамеюс, возможно, и не потребуется. Хватит того, что о грехах будешь сожалеть. Но теперь еще надо. Без исповеди нельзя.
И батюшка спросил о том, что все время его будоражило:
— Так когда же ты думаешь свои грехи ко мне принести? Долго только не мешкай, не мучай душу. Обдумай все хорошенько и приходи.