Клуб интеллигентов
Шрифт:
На это Балтрус бойко откликнулся:
— Я уже все обдумал, духовный отец: подожду, думаю, полной демократии. Когда не будет ни преисподней, ни рая, ни исповеди, ни молитв. Я думаю, дождусь. Теперь ведь не средневековье, не правда ли, батюшка настоятель?
Батюшка более не спорил: возможно, лишился речи, быть может, не нашел что сказать в ответ, а может быть, был согласен с мнением Балтрамеюса. Кто его знает...
СТАРИК-СТАРЬЕВЩИК
Как, каким образом колхозник Викрутис очутился за Атлантикой —
— А что, надо бы как-нибудь на досуге заглянуть в те края. Сообщение теперь хорошее — сяду на реактивный и слетаю к этому дяде. С картошкой управимся, и махну.
И что ты с ним поделаешь — полетел и назад воротился. Теперь всей апилинке рассказывает, что видел да что слышал. Жаль, всего не успел осмотреть; проголодался, домой заспешил — чтобы ужин не простыл. Жена-то сквалыга, на дорогу ни гроша не дала, а опоздаешь часом — еду не подогреет. Стало быть, сперва он кинулся туда, куда больший интерес завлекал — поглядеть на тех настоящих правителей. Шнибждукас ведь просил привет им передать.
Вместе с другими туристами попал он не то в музей, не то в покойницкую, на кладбище, а возможно, и в зоологический сад. Доподлинно он не ведает, так как, не зная тамошнего иностранного языка, надписи над воротами прочесть не смог.
— Пробрался я к месту пребывания тех властителей следом за другими, — рассказывал Викрутис. — Впереди всех сам дядя трусил — старикашка трухлявый, почитай едва живой, но на язык еще бойкий и задиристый, как и самый их тот капитализм. Поначалу показалось, будто я в хлев попал при вывозке навоза — такой тяжелый дух в нос ударил. Ну и подумал: может, кто прелые портянки оставил или дохлая собака где-то лежит. Потом, правда, притерпелся, порешил: возможно, сам дядя по-старости нутряных газов не сдерживает... Ну и насмотрелся я там, понавиделся! Столько владык, столько королей в одной куче никогда не видел! Законсервированные, забальзамированные, копченые и квашеные, густо посоленные, лежат они там навалом. Всякие были: и толстые, и худые, и в военной форме, и во фраках, с бантами и аксельбантами, вылощенные и пообтертые. А некоторые так в одном исподнем. Словом, сообразно с тем, как кому довелось с трона драпать. А уж орденов-то, орденов, блестящих пуговиц — в глазах рябит. Тут я и подумал: вот кабы все эти цацки в металлолом сбыть — сколько полезных вещей можно отлить! Или отдать детям, было бы чем их потешить!
Публика шла дальше. Кого только тут не показывали: короли, императоры, князья, маркизы, герцоги, генералы и прочие господа. Вытянулись тихие, спокойненькие, будто отдыхают, хоть никогда и не трудились. Оглядываюсь, таращу глаза, спрашиваю, нельзя ли повидать наших старинных литовских королей да князей. Оказывается, таких тут нет.
— Если желаете — вот ваш король Урашас, президент Сметона, — дядя показал на плесневеющих в гробах властителей. Но Викрутис только рукой махнул: не надобно, об одном наслышан, а другой и плеткой попотчевал.
Отвечая на вопрос, старичок пояснил, что эту покойницкую или музей он основал в 1917 году, когда трудовой народ России сбросил старых правителей и сам начал хозяйничать. Нельзя, мол, допустить, чтобы такие особы ни за что пропали, сгинули без пользы, может, еще и пригодятся. Неплохо, когда есть кого послать: подкормил, обмундировал, винтовку в руки, и пусть дерется за веру и отечество.
— Однако же поистлели они, слабоват, видно, на них бизнес! — заметил Викрутис. — Разве, что, на мыло их пустить?
— Ерунда это. Их боевой дух жив. Ты, детка, видно, не веришь в бессмертие духа, раз так говоришь, — осерчал старик.
Викрутис уразумел: стало быть, все эти трупы что-то вроде дядиного актива, и оскорблять их нельзя. «Старик про дух упомянул, — призадумался Викрутис. — Как знать, не тот ли это дух, что дядя, приправив одеколоном, называемым «свободой», прыскает во всех странах мира и доказывает, как тяжело рабочему человеку жить без королей да господ? Этим духом, видно, и ветеринар Шнибждукас напитался, коли ему колхозный хлеб стал поперек горла. Вот каким кислородом этот интеллигент дышит!»
Потом дядя завел гостей в другой огромный зал, куда были водворены живые «владыки». Как только делегация, руководимая дядей, приблизилась к ним, они бросили свои занятия и вытянулись кто как мог — даже корсеты затрещали.
— Вольно, — сказал дядя.
Тотчас, поскрипывая, корсеты, стягивающие королевские пуза, поослабели. «Где это старик столько их насобирал? — удивился Викрутис, увидев такую пеструю смесь сановников. — Этакая орава дармоедов! Вот бы в колхозе пригодились! Огороды полоть или картошку копать! Других, более подержанных — на коноплю, к вишням — воробьев да скворцов пугать!» Пока Викрутис раздумывал над этим, один из них, увидев посетителей, заорал: «Коммунистическая опасность!» — и полез на стену. «Что с ним?» — спросили гости. «Это храбрец, только у него нервы малость расстроены», — пояснил старик.
Все обратили внимание на окно, у которого три генерала аж до пота дулись в карты. Один из них, вконец, видно, проигравшись, заявил, что ставит последнее имение, но другой воспротивился: «У тебя давно его нет, оно безземельным роздано». — «А что у тебя есть? Твою фабрику тоже отобрали, но когда ты на нее ставил, я карту дал, позволил тебе отыграться!» — подчеркнул свою гуманность первый.
Шагая дальше, Викрутис зорко осматривал властителей мира. Одни из них по своему обычаю рубились саблями, другие ворожили на картах или молились, плакали, а один, схватив глобус, повизгивая от радости, совал своим коллегам под нос кукиш — видно, вообразил, будто захватил весь мир. Какой-то диктатор, захиревший и обросший, сидя на ночном судне, жалобно скулил и вздыхал.
— Болеет, — ответил на немой вопрос посетителей смотритель музея. — С семнадцатого года вот так. Никак не может оторваться от этого сосуда.
Произнеся это, старик остановился, тревожно глянул в другую сторону и, весьма посуровев, нахмурился.
— А этой свиньи снова не видно! Опять, наверно, дал тягу в город! Понимаете, живет здесь один вельможа, весьма почтенный, только зашибать стал! Ордена продает. А такой вояка был — фельдмаршал! Сопьется черт! — выразил сожаление старик.