Клуб одиноких зомби
Шрифт:
– Гораздо лучше, чем выгляжу... Все-таки больница – это не пятизвездный отель, – пусть так глупо, но все-таки попыталась оправдаться я.
– Вы хорошо выглядете, синяк уже совсем прошел... Простите, наша больница – это даже не санаторий...
Разговор не клеился. Я чувствовала, что Голявин хотел мне что-то рассказать, но не решался. Он даже не смотрел на меня, а почему-то разглядывал свою хорошо знакомую шариковую ручку и непрерывно щелкал ее. Пауза затянулась, и я вдруг поняла, что меня снова одолевают цифры. Щелчок, и число становилось меньше, новый щелчок – и оно еще меньше...
Я забыла о своих непричесанных волосах и о
Вдруг деление чисел на моей внутренней картинке прекратилось, и, как ни странно, Александр Геннадиевич перестал щелкать ручкой. Я знала, что он мне сейчас скажет.
– Она умерла, – тихо проговорил Голявин.
– Ее звали Кириллова Вера Васильевна? – также тихо спросила я.
Доктор был не слишком удивлен моей осведомленностью, и это несмотря на то, что от меня здесь тщательно скрывали все, касающееся этой женщины.
– Как ты узнала? – спросил Голявин, даже не замечая, что перешел на «ты». – Ты все-таки выходила в астрал?
– Выходила. Я же сказала тебе, что мне для этого не нужны разрешения...
По-моему, он тоже не заметил, что и я перешла на «ты». У меня было ощущение, что мы знакомы с Александром уже тысячу лет и что я могу полностью довериться ему.
– Операция была сделана не для того, чтобы раскрыть «третий глаз», а для того, чтобы зомбировать ее мозг. Но я еще не разобралась с этим до конца.
– Знать такое очень опасно, – с тревогой в голосе и в глазах сказал Голявин. – Я не хотел бы...
Дверь с шумом открылась, он замолчал и оглянулся назад. В палату вошел ненавистный мне врач, у меня сразу испортилось настроение.
– Сашка, я так и знал, что она на тебя глаз положила, – громко заявил он с порога и разразился идиотским смехом.
Это было так неуместно, особенно после того, как мы говорили о смерти Кирилловой. Андрей Вадимович прошлепал своей походкой Чарли Чаплина прямо к Голявину и похлопал его по плечу.
– Тебя наш старик ищет, а я сразу догадался, что ты здесь. Иди, а я покараулю твою больную...
Голявин щелкнул ручкой, молча встал и направился к двери. Я чувствовала, как душевное равновесие покидало меня, и к сердцу подкатывала неослабевающая волна ненависти.
– А ты плохо выглядишь, Калинова, – нагло разглядывая меня, сделал вывод Андрей Вадимович, но говорил он так воодушевленно, будто делал комплимент.
Внутри меня все клокотало, и я боялась, что еще одно глупое слово, и я запущу в него стаканом с водой, стоявшем на тумбочке. Видимо, Андрей Вадимович почувствовал состояние моей души, а может быть вспомнил о моих экстрасенсорных способностях, и не стал провоцировать бурный всплеск моих эмоций. Уходить он явно не собирался, но перестал «раздевать» меня глазами и подошел к окну.
– Дождь, – загадочно произнес он. – Слушай, Калинова, ты, говорят, ясновидящая... ты что-нибудь знаешь о ней?
Я сразу догадалась о ком идет речь – об умершей сегодня Кирилловой Вере Васильевне, но сделала вид, что не поняла его вопроса.
– О погоде? – наивно спросила я. – Нет, я никогда ей не интересуюсь. А зачем? Дождь, так дождь...
Андрей Вадимович оторвал взгляд от окна и пристально посмотрел на меня, пытаясь сообразить, серьезно я говорю или все-таки «валяю дурака». Естественно, я ничем не выдала себя, но, в свою очередь, отметила, что с лица ненавистного мне доктора исчезла его привычная
– Нет, я не о погоде, – серьезно сказал он, – а о больной из третьей палаты. Наверняка, вы с Сашкой о ней и разговаривали. Сейчас все о ней здесь говорят, правда, с опаской... Но мне ты, Ольга, можешь доверять, я никому не передам наш разговор.
Андрей Вадимович сделал особый акцент на моем имени давая понять, что специально его уточнил и запомнил. Правда, это обстоятельство нисколько не убедило меня, что ему можно доверять. Я сделала удивленное лицо, давая понять, что не знаю, о чем, точнее, о ком идет речь. Доктор занервничал, достал из кармана пачку сигарет, посмотрел на нее и, осознав, что не имеет возможности закурить здесь, убрал ее обратно. Я поняла, что ушедшая из жизни Кириллова интересовала его больше, чем я живая и почти здоровая. Пружина, натянутая внутри меня, расслабилась, и я задышала свободнее. Конечно, особой угрозы и не было, просто наглость, с которой мне пришлось один раз столкнуться, меня застала врасплох и обещала впредь быть непредсказуемой. Мне казалось, что я сама никогда не была наглой, поэтому это качество в других я не переносила.
Теперь стоявший передо мной Андрей Вадимович казался мне не обнаглевшим бабником, а человеком, которого заинтересовало нечто паранормальное. Более того, я видела, что он встревожен, он потерял свою стопроцентную уверенность в себе, хотя, заходя сюда, пытался скрыть свой мандраж. Интуиция подсказывала мне, что он решился заговорить со мной на запрещенную тему не просто так, а потому что его что-то очень тревожило. Я видела, как он отчаянно напрягал свои мозги, пытаясь, пока нам никто не помешал, сформулировать новый вопрос, более конкретный и в то же время не раскрывающий его крайней озабоченности произошедшим. Я в тайне ждала этого вопроса, потому что даже в нем могла содержаться какая-то последняя, еще не известная мне информация.
Но, увы, нам помешали. Гремя металлическим ведром, в палату помпезно вошла санитарка тетя Люба. Андрея Вадимовича словно ветром сдуло, и в этот момент санитарка чувствовала себя вовсе не младшим медицинским персоналом, а самым, что ни на есть старшим, а мытье полов, по ее мнению, было не менее важным, чем сложные хирургические операции. Мне не хотелось поддерживать в тете Любе эту мифическую уверенность в своей значимости, и я решила тотчас встать с постели и выйти из палаты. Я даже заглянула в ведро, но, как ни странно, вода в нем была чистая. Если бы оказалось иначе, я бы обязательно указала ей на это. От меня не скрылось, что санитарка была разочарована тем, что не произвела на меня должного впечатления. Может быть, она даже хотела со мной поговорить, но я это поняла только, когда вышла. «Не возвращаются же обратно, – подумала я. – Если ей есть, что мне сказать, то она меня дождется».
Умывшись, я прогулялась по коридору в надежде услышать что-нибудь о Кирилловой. Около ординаторской я остановилась и, как доморощенный шпион, стала снова разглядывать плакаты на стене, одновременно прислушиваясь к разговорам за чуть приоткрытой дверью.
– ...нарушение целостности мозговой ткани с расстройством деятельности мозга, – сказал Голявин.
– Да, при нарушении в этом участке коры всегда наступают переферические параличи и расстройства чувствительности, – произнес женский голос.