Клуб самоубийц
Шрифт:
– Ну, давай.
– А ты – смеяться не будешь?
– Это что – цирк?
– Цирк, цирк. Оказывается, в нашем городе есть клуб, – он сделал паузу, – самоубийц. Который лечит своих членов за немалые деньги от их навязчивой идеи и который наследует имущество тех, кого вылечить не удалось.
Действительность превзошла ожидания. Невероятно открытые, до сих пор чудесные глаза, еще больше открытый (рюмка чуть туда не упала) рот, чисто женское на сильный напиток – б-р-р (рот оставался открытым, так туда тефтеля на вилке, еще разок – с хлопьями, запах от соуса уже кружился над столом), чисто мужское – быстрое
– Фу, хороша, да? Чего ты смеешься? Я залпом не пила лет сто!
Петрович действительно не смог сдержать улыбки, глядя на то, как старая женщина остается без всяких на то усилий по-прежнему молодой.
– А они что, – тетушка опять наклонилась к тефтелям, – действительно заканчивают жизнь самоубийством?
– Далеко не все. Многих они отговаривают. У них же есть все: и прогулки по девочкам, и психиатр, и священник. Все, чтобы отговорить. У них даже есть лицензия министерства здравоохранения.
– На что?
– На терапию психических расстройств.
– Ну, дают! А ты им зачем?
– Вот как раз наше министерство здравоохранения и потребовало от них аудит доходов и расходов. Как я думаю, чиновников заботит оборот наркотических препаратов, но они не знают, как подобраться к первичной документации. Вот и придумали такое требование. Я же буду должен дать расшифровку затрат на закупки. Чтобы их подтвердить.
– А ты знаешь (как же без ее любимого кино), что Стивенсона – его экранизировали?
– Да, мне вчера об этом рассказали. Русские.
– Про русских я ничего не знаю, а вот англичане в свое время сделали классный фильм. С Лавом Монтегю. Мы с мужем до войны посмотрели «Божественную леди». Она так шумно прошла. Еще бы, «Оскар». Лав там играл роль капитана. Это потом мы как-то забрели в район вокзала, увидели афишу и посмотрели тот немой фильм про твой клуб. Лав там играл принца Флоризеля.
– Мой клуб… Какой он – мой?
– Дорогой, ты же мне всегда говорил, что, как и у адвокатов, защита клиента – твой первостепенный долг. Так что это теперь – твой клуб.
Последняя фраза прозвучала как приговор. Не зная, куда спрятать глаза после такой точной, но не к такому же столу сказанной мысли, тетушка стала нарезать хлеб, обмазывать его маслом и засуетилась над тарелкой с тефтелями. Петрович последовал за ней.
– Да, знаешь, – тетушка не знала, как исправить свою бестактность, и, подбирая остатки соуса кусочком хлеба, сказала: – Я завтра иду в театр.
– На что?
– «Вестсайдская история». Мюзикл. Ой! – Она прикрыла ладонью рот и покачала головой.
– Что случилось?
– Ты знаешь, так говорил Хуберт, в эту задницу, – тут тетушка приподнялась с кресла, похлопала себя по заду и опять села, – еще в детстве кто-то засунул шило. Прости, я тебе сказала про «Вестсайдскую историю» и тут же вспомнила, что мы с ним в Англии смотрели мюзикл по Стивенсону. Даже два мюзикла. Один – про принца Флоризеля, а второй – про доктора Джекила и мистера Хайда. Это был какой-то провинциальный театр, получивший ангажемент вне сезона в самом Брайтоне. Нам понравилось. Там был такой актер, совсем мальчик, он играл Флоризеля и мистера Хайда. Впечатляюще. Но пресса приняла их в штыки. У меня где-то на чердаке – ты же знаешь, я сохранила все привезенное из Англии, – должны остаться газеты с их жуткими рецензиями. Если хочешь, я могу их тебе найти.
Петрович встал, обошел стол и обнял тетушку за плечи:
– Не волнуйся. Все в порядке. Любая работа – это работа. В конце концов, кто-то делает аудит отчетности госпиталей и кому-то приходится подшивать справки о расходах формалина. Кому, как не ветерану Красного Креста, это знать.
И он поцеловал ее в лоб.
Тетушка благодарно взглянула на племянника. На ее глазах выступили слезы:
– Может, еще чаю?
– Нет. – Но, чувствуя, что теперь так уйти нельзя, Петрович произнес: – А вот еще одну трубочку под кюммель – это да.
На прощание он посидел еще добрых три четверти часа, но тетушка так и не смогла сдержать слез, переживая, что могла задеть своего, как она меня любит, единственного племянника, он крепко расцеловал ее щеки, достал салфетку, вытер ей щеки и лоб и ткнул салфетку в нос.
– Все. Перестань. Все будет хорошо. Я тебе отзвонюсь.
Он решил пройти до дома пешком. Богемный квартал жил своей жизнью. У освещенных дверных проемов кафе и баров толпились бродячие, еще верившие в свой успех художники и музыканты. В одном из окон он вдруг увидел Любляну, сидевшую напротив какой-то женщины с короткой стрижкой. Петрович плечами надвинул на себя поднятый воротник, чтобы поскорее уйти незамеченным, но Любляна увидела его в освещении вывески кафе, радостно помахала рукой и послала пригласительный жест. Петрович помахал ей рукой и покачал головой – нет, и тут ее собеседница повернулась. Наваждение, но даже сквозь мутное стекло и тридцать лет Петрович сразу узнал ее. Он остановился, но тут же повернулся и ускорил шаг. И сбавил его, лишь зайдя за угол.
Вспоминать не хотелось. Карта, ты забыла свои правила. Ты не можешь ложиться в одни руки второй вечер подряд. Или ты смеешься надо мной? Он поежился от холода. Да, вечер надо закончить пуншем. В конце концов, если это действительно была Кристина и если она – знакомая Любляны, то, значит, он сможет увидеть ее. Но – не сегодня. Сегодня надо выспаться. Под утро к себе он вернулся не потому, что азарт охватил его, а потому, что он его оставил. Любляна полночи промучилась, пытаясь оживить так знакомое ей тело. А это тело было занято головой, в которой гулким эхом звучало: «Может, это будет ваша фотография?»
Он свернул еще за один угол. Здесь, уже недалеко от дома, было кафе, которое заполнялось обычно по пятницам, а субботу обитатели квартала предпочитали проводить дома. Надо только скользнуть в проходной двор и повернуть налево. Почему-то он обернулся назад, и ему показалось, что за ним следует какая-то тень. Блажь. Но теперь точно через проходной. Он нырнул туда, прошел двором и вышел на тихую улицу. Так, давай сделаем шаг вправо – и подождем.
Он постоял несколько минут, наискось уютно сверкали огоньки кафе, да, блажь, и уверенным шагом пошел на свет. Он вошел, кафе было почти пустым, какой-то бюргер сидел за стойкой, а за одним из столиков целовалась молодая пара. Вам некуда деться? Возьмите ключи от моей квартиры. А я посижу здесь. Петрович усмехнулся нелепым мыслям, подошел к стойке, забрался с ногами на стул, заказал большой стакан пунша и («Данхилл» доставать не хотелось) сигару.