Клятва, которую мы даем
Шрифт:
Не было никакой реальной причины, по которой я согласилась на это. Во всяком случае, веской.
Я сидела на полу, застеленном брезентом, и смотрела на чистый холст, пытаясь решить, стоит ли мне заказать тайскую еду и посмотреть шоу «Лучший пекарь Британии», когда Лира прислала очередное сообщение. Я не собиралась приезжать.
А потом эта маленькая вещь.
Искорка.
Она вспыхнула и пронеслась по моей груди, как падающая звезда. Мелькнула надежда, что, возможно, я смогу завязать дружбу. Что это может
Когда я пыталась вернуться к прежней жизни, увидеть бывших друзей, попытаться двигаться вперед, у меня все время что-то не получалось. Я была слишком замкнутой или слишком резкой для людей, которых знала со средней школы. Со мной больше не было весело.
Это облегчило жестокую правду о моем будущем.
Я не заслуживаю той жизни, которая была у меня когда-то, потому что я стала другим человеком.
Более жестоким, более холодным.
Моя изоляция от людей была вызвана страхом — страхом, который я видела в зеркале каждое утро, когда просыпалась. Он жил под моей кожей, как тараканы зарывался в мою плоть, и только я могла его видеть. Страх, что я не заслуживаю ничего хорошего, потому что я нехорошая.
Так много добрых девушек, которых я встретила благодаря организации «Свет». Отзывчивые, заботливые сердца, которые улыбаются, несмотря на весь ужас пережитого. Они распускаются, как прекрасные цветы, и люди восхищаются их силой. Я восхищаюсь их способностью продолжать любить этот мир и доверять ему после того, что он с ними сделал.
Никто не восхищается тем, во что превратилась я.
Я не тюльпан, который можно вырвать из земли, поставить в вазу и любоваться, пока он не завянет.
Я превратилась в бесплодную землю. В безлюдную долину, где не могла бы процветать никакая жизнь. Вы не смогли бы обнять меня без того, чтобы я не разъела вас изнутри, в какую бы клетку вы не пытались меня посадить.
Они осуждают, они критикуют меня, они говорят мне, что я должна быть благодарна и учиться исцеляться. Как будто мой гнев — это не результат того, что я пытаюсь сбросить старую шкуру и залечить шрамы. Как будто мой гребаный гнев — это не то, что я учусь исцеляться.
Я заслуживаю своего гнева, а он заслуживает меня.
Громкий звонок моего телефона, и я бросаюсь отвечать, чтобы он заткнулся, пока не сдал мое укрытие.
— Алло? — шепчу я, не успевая проверить определитель номера, прежде чем нажать на неоново-зеленую кнопку.
— Коралина.
Этот гребаный голос. Его гребаный голос.
Это преступление.
То, как он произносит мое имя, напоминает грешников, которые скандируют «аллилуйя». Оно слетает с его языка, как молитва, которую он смакует, позволяя ей задержаться на губах. Его голос эхом разносится по комнате, цепляясь за воздух, словно он не хочет давать словам свободу и выпускать мое имя изо рта.
— Холодно, — бормочу я, вспоминая
Он мог получать только температурные ориентиры. Холодно, когда он далеко, тепло, когда он близко, горячо, когда он вот-вот найдет меня.
— Ты не холодная, Хекс, — хрипит он в динамик. — Я чувствовал, как ты горишь под моими руками буквально на днях.
Мой желудок сжимается, заставляя меня нервно сглотнуть. Этот разговор возвращает меня к той ночи на крыше, когда Сайлас не был Сайласом. Он был всего лишь голосом.
Голос, который исцеляет, успокаивает и заставляет мои бедра сжиматься.
Мне кажется нелепым, что человек, который известен молчаливостью, разговаривает со мной. То, что изгой, окутанный тайной, позволяет кому-то вроде меня услышать его голос.
Человек, о котором говорили, что он — беззвучная пустота, обладает голосом, который выворачивает меня наизнанку.
Очевидно, моя киска активируется голосом.
Теперь все стало еще хуже, потому что у меня есть конкретный образ того, как он выглядит.
Сайлас Хоторн был неотразим в плане внешности еще со школьной скамьи: стройный и подтянутый, он двигался так, словно мир был у его ног. Хотя мы с друзьями шутили об их царствовании террором, но у меня всегда перехватывало дыхание, когда он входил в помещение.
Сейчас? Он стал мужчиной.
Мускулистые руки, высокий и внушительный вид даже в самых больших залах, все в нем излучает силу. Он высечен из гранита, создан для войн во имя Римской империи, но в нем сердце греческого поэта, и каждая его жилка наполнена трагической любовью.
Вдалеке хлопает дверь, и я задыхаюсь. В пустых коридорах все звучит ближе, чем кажется, как будто он совсем рядом со мной.
— У тебя сердце колотится от осознания того, что я собираюсь тебя найти?
Я усмехаюсь, лгу сквозь зубы.
— Холоднее.
Мои уши улавливают звук его выдоха, как будто он смеется. Короткий, скрытый смешок.
— Ты только что смеялся? — шепчу я, не в силах удержаться от вопроса.
— Позови меня, и ты сможешь узнать, — он со свистом выдыхает воздух, насмехаясь надо мной.
Хлопает еще одна дверь, рикошетом долетает звук по коридору до аудитории, в которой я нахожусь. По позвоночнику пробегает страх, но не тот, которого я боюсь. Это больше похоже на страх, за которым люди гонятся. Такой, который адреналиновые наркоманы хотят собрать в бутылку и проглотить, когда им скучно.
— Хочешь знать, что ты подаришь мне, когда я выиграю, Хекс? — это прозвучало как угроза, как раз перед тем, как в моем ухе гремит очередной удар. — Вкус твоих ведьминых губ.
Я облизываю нижнюю губу при этой мысли, зная, что он поглотит меня своим ртом, если я позволю ему. Я мало что знаю о Сайласе Хоторне, но в постели он не делает ничего сладкого.