Клятва на стали
Шрифт:
– Кое-что, – ответил я, взял чайник, наполнил чашку и отпил. Кардамон. – Оказывается, что Хирон – это Деган Слоновая Кость.
– Что?!
Птицеловка отреагировала так бурно, что даже игрок на лютне аль-уд смолк и уставился на нее. Я улыбнулся в чашку, затем воздел руки и извинился перед всеми по-джанийски, покуда Птицеловка глазела на меня. Вокруг грянул смех. Музыка возобновилась.
– Деган Слоновая Кость? – прошелестела она, когда общее внимание переключилось на музыку и кальяны. – Как, основатель ордена?
– Он самый
– Да как это возможно?
– Долгая история.
– Ни хрена себе!
– Дольше, чем мы можем себе позволить сейчас. – Я поднял глаза и выдержал ее взгляд.
– Гм.
Я подлил еще чая с кардамоном, добавил с блюда на подносе два ломтика засахаренного лимона и помешал.
– Что случилось в театре?
– Ты имеешь в виду, после того, как ты все сорвал к чертям?
– Так и было задумано, если припоминаешь.
– Ну, тогда твой замысел удался. Представление прекратилось, Крушаки очистили зал, а партер едва не взбунтовался, пока падишах не швырнул в толпу пригоршню дхармов. – Птицеловка потрясла кулачком. – Я остригла пару барашков на выходе.
Я закатил глаза.
– А Жирное Кресло?
– Увели в кандалах.
– Какие-нибудь вести от Мамаши Левая Рука?
– Ты их ждал?
– Да не особенно.
Слова Мамаши о некоем соглашении по поводу старых каналов Щура прозвучали неплохо, но я подозревал, что это приманка, а не реальное предложение. Скорее всего, она располагала другими имперскими каналами для своего глиммера.
– Тем лучше, – заметила Птицеловка, – потому что ее люди уже не сумеют замолвить за нас словечко. Падишах приказал вернуть труппу в «Тень Ангела» в сопровождении стражи. Половина Крушаков еще там.
Я кивнул. Мы ждали чего-то подобного с этой пьесой – и Птицеловка, и Тобин, и я. Негоже набить помещение имперцами и разбудить запретную дорминиканскую магию, пусть даже она всего лишь шум и видимость. Именно поэтому мы постарались исключить всякую возможность связать актеров с тем, что произошло с Жирным Креслом. Гарантий не было, и деспот неспроста назывался деспотом: он мог сделать с нами все, что заблагорассудится.
– Что о них слышно?
– Я еще не ходила, – покачала головой Птицеловка. – Собиралась после того, как закончим здесь.
– А визирь?
– Думаю, готов себе руку отгрызть.
– Еще бы! – Я отхлебнул чаю. Лимон не помог. – Ты сумеешь вернуться в гостиницу?
– Я захватила мой театральный костюм. – Птицеловка показала небольшой сверток газовой ткани. – Переоденусь и скажу, что потерялась в суматохе.
– А клинок?
Под столом что-то твердое стукнуло мне по колену, и Птицеловка пошевелила мечом.
– Хорошо. – Я сделал последний глоток, завел руку под стол и нащупал уже знакомые ножны и перевязь. – Тогда идем. Мне надо найти Дегана.
Дегана я обнаружил кварталах в трех от его апартаментов. Он стоял под уличным фонарем и ковырялся в несчастной
– Что это за дрянь? – спросил я, подкравшись бочком.
Он посмотрел на меня сверху и вопросительно поднял бровь.
– За тобой шла Птицеловка, забыл? Я знал, где искать, так что найти было нетрудно. – Я кивнул на еду. – Что за дрянь, спрашиваю?
– Ошибка. – Он вздохнул и бросил все на землю.
– Ладно. Я проголодался. Идем поищем что-нибудь съедобное.
Через десять минут мы стояли у оконца в неприглядной стене. Чуть дальше через улицу из зашторенного дверного проема доносились музыка и обрывки разговоров. Здесь было темнее и тише, но это полностью искупалось ароматом, который истекал из окна. Лук, обжаренный в масле; семена кориандра, подрумяненные в жаровне; сыр, приготовленный на огне. Мята, перец и густой кисловатый запах гуляша, кипевшего в приправленном специями йогуртовом соусе. И хлеб – аромат схватившейся корочки, хрустнувшей на горячем камне.
Я передал в окошко монеты и получил две короткие булки, разъятые и выскобленные внутри. В них были лук, и поджаренный сыр, и полоски козлятины, увенчанные салатом из петрушки с мятой и спрыснутые лимонным соком.
– Как тебе нравится здесь? – спросил Деган, после того как откусил в четвертый раз.
Я мотнул головой в сторону шумного дверного проема. Оттуда как раз вывалились трое мужчин.
– Недавно я прошерстил это гнездо, искал на тебя наводку. Безуспешно, но все в итоге, когда уже поздняя ночь, переползают за хавкой сюда.
Троица, как на заказ и словно стремясь подтвердить мою правоту, уже полезла в рукава и кушаки за деньгами.
Деган покачал головой и откусил снова. Я повел его от окна поглубже в ночную тьму.
Глядя на человека, который шел рядом и ел на ходу, я почти ощутил возвращение старых добрых времен, но был не настолько глуп. Между нами присутствовало напряжение, неловкость под некогда непринужденным молчанием. Я знал, что дело отчасти объяснялось его мечом – осязаемым, зримым свидетельством моих промахов и его выбора, которое я нес на спине, а он мог дотянуться рукой. Мне было ясно, что клинок не упростит положения, но я не мог оставить его невесть на кого, а если бы и решился, то не знал, смогу ли за ним вернуться.
Но меч – полбеды, еще имелась неопределенность. Даже в самую первую встречу, когда он едва не убил меня, а я его чуть не отравил, мы не испытывали столь тягостной неуверенности. Он не доверял мне, а я ему, но это было честное недоверие, порожденное незнакомством и обычной уличной настороженностью. Сейчас получалось иначе. Сейчас мы столкнулись с предательством и раскаянием, воспоминаниями и домыслами об упущенном.
Молчание казалось тяжелым до неподъемности, но слишком хрупким, чтобы не трогать. Оно грозило либо раздавить нас, либо порезать до кости, если его нарушить.