Клятва при гробе Господнем
Шрифт:
Вдруг на серебряном большом блюде, с перепечью и солонкою, поставили перед Василья Васильевича жареную курицу, или, как называли ее, куря верченое. Блюдо это было на особой, красной скатерти, которую разостлал второй дружка. Главный дружка встал поспешно, завернул курицу в красную скатерть, с перепечью, солонкою и блюдом. Это было знаком выхода молодого князя с княгинею. Посаженый отец, тысяцкий, сваты, поезжане, София Витовтовна и все княгини и боярыни повели князя с княгинею. Князья и бояре, не бывшие на свадебном поезде, остались за столом в ожидании, пока от сенника княжеского воротятся провожатые. Женщины, кроме Софьи Витовтовны, уже не возвращались в столовую палату: их увели в комнаты Великой княгини, где было им свободнее и привольнее, так как и мужчинам без них вольнее в столовой палате.
Бархатами и парчами устилали путь от сенника Василию Васильевичу и Марье Ярославовне. Золотом осыпала их сваха в дверях сенника, надев на себя вывороченные шубы.
Когда Софья Витовтовна простилась с молодыми, благословила их и возвратилась в столовую палату допировать веселье свадебное, шумный разгул уже слышен был издалека. Речи сшибались, слова мешались, кубки чокались, лица светлели, и даже на боярских столах слышен был смех и разговор.
— Садись-ка, матушка, Великая княгиня, благословивши сынка с дочкою на любовь и согласие, да позволь нам выпить за твое здоровье! — вскричал князь Ярославский.
"Здоровье Великой княгини!" — загремело множество голосов.
— Многая лета! — воскликнул хор певчих.
"Пусть тот п_о_д_а_в_и_т_с_я заздравным кубком, кто тебе зла желает!" — вскричал князь Зубцовский, оборачивая осушенный им кубок на свою голову.
— Постой-ка, посторонись, князь! — сказал Туголукий, обращая лукавые взоры на Шемяку. — Не поперхнулся ли князь Димитрий Юрьевич?
В самом деле, Шемяка, занятый жарким разговоров с соседями, поторопился выпить кубок свой и поперхнулся.
Глаза Софии заблистали при намеке Туголукого и нечаянном этом случае.
— Что ты скажешь, батюшка, князь? — спросила она, обращаясь к Константину Димитриевичу.
"Ничего, княгиня-сестрица", — отвечал хладнокровно Константин.
— Нет, не ничего, а явно, что Господь простоте дает разум, а на злодее шапка горит!
"Что за обычай ныне завелся у тебя, княгиня, — сказал князь Тверской, — все толковать о ворогах, когда за трапезою сидят друзья твои и твоего сына!"
— Богу ведомо, князь, нет ли за трапезою Искариота, который лобзает нас иудинским лобзанием.
"Так за чем же стало, тетушка, — сказал Шемяка, вмешавшийся в речь княгини, — подай ему кусок хлеба с солью, а между тем прикажи покамест Ивану Борисовичу спрятать язык подальше".
— Нет ли у тебя лишнего кармана? — спросила София.
"Нет! — отвечал Шемяка. — Впрочем, и не стоит труда прятать такую вещь, которая никуда не годится, которую и на улице не подымет, кто об нее ногою запнется".
— Ох! ты молодежь, молодежь! — вскричал князь Зубцовский. — За что ты вздумал гневаться! Будто не знаешь, что Ивану Борисовичу, как ветряной мельнице, никто не указ: дует ветер — она мелет, хочется ему говорить — он говорит.
"А другие слушают, да подтакивают! — Вот что, князь, нехорошо!"
— Кто же, по-твоему, эти другие? — спросила София.
"Кто? — отвечал, улыбаясь, Шемяка, — на злодее шапка горит…"
— Как! Что ты сказал, князь?
"Ничего: я повторил твои слова, Великая княгиня, тетушка".
— Есть о чем толковать, — подхватил князь Ярославский, предвидя, что София готова была отвечать с гневом. — Топи правду и неправду в вине!
"На дне останется и выскочит", — сказал князь Можайский.
— И глаз выколет! — проговорил князь Зубцовский.
"Кому выколет?" — спросил князь Ярославский, принимаясь за кубок.
— Тому, кто старое помянет! — вскричал Шемяка, поставя на стол порожнюю чару и стараясь придать разговору шутливый оборот.
"Отними же Бог у меня память", — громко вскричал Туголукий, уже довольно пьяный.
Думали опять напасть на него с шутками, желая всячески изменить разговор, беспрерывно принимавший вид неприязненный.
"Что ты говоришь? — вскричало несколько голосов. — Молиться о том, чем уже Бог тебя пожаловал!"
— Коли бы так! — вскричал Туголукий. — Ан нет! вот так все и помнится такое, чего не могу забыть, по вере и правде!
"Еще один кубок Ивану Борисовичу и его желание совершится, — сказал князь Зубцовский, — он все забудет!"
— Здоровье князя Ивана Борисовича! — вскричали многие.
"Его здоровье? Пожалуй!" — сказала София, смеясь.
— Все пьют, кроме князя Василия Юрьевича: только он меня не любит!
"Василий Юрьевич! выпей!" — сказал князь Ярославский.
— Нет! подавится! — вскричал Туголукий.
"Слушай, ты, Тугой Лук, — промолвил с досадою Косой, — помни пословицу: не в свои сани не садиться".
— Ну, что ты его обижаешь, Божьего человека! — вскричал князь Зубцовский.
"Я дивлюсь тому, что вы, князья, не найдете другой речи, кроме глупых слов этого князя Иванушки-дурачка, — отвечал Косой. — Если вы им дивитесь — вас жаль, если над ним смеетесь — его жаль! А ни в том, ни в другом случае, право, не смешно".
— Нельзя ли, брат, уволить нас от твоего совета, — сказал князь Ярославский, оскорбленный словами Косого. — Молоденек еще ты учить других; в наше время, кто был помоложе, тот слушал старших.
"Он считает себя старшим", — сказал кто-то из гостей.
— В чужом доме все моложе хозяина, — подхватил другой.
"Мне кажется, что у многих голов теперь хозяева удалились", — отвечал Косой, озираясь с досадою.
— Слушай, брат Василий Юрьевич, — молвил князь Зубцовский, — непьяному с пьяным не беседа. Отставать от других не надобно.