Клятва Тояна. Книга 1(Царская грамота)
Шрифт:
Кирилка сделал величественную позу, потом другую, третью. За этим занятием и застал его Баженка Констянтинов. Ничего не сказав, молча замер он у порога. Стоит. Сопит. Смотрит.
— Ну чего уставился? — не выдержал Кирилка.
— Да вот размышляю, чем это кафтанишко на тебе подстегнут?
— Выдрой. Чем же еще?
— А со стороны посмотреть, будто чванью.
Щеки Кирилки предательски заалели:
— Но-но, говори, да не заговаривайся!
— Я же сказал: будто… — усмехнулся Баженка. — Вздулся, как водяной пузырь. Смотри, не лопни!
Растерялся Кирилка: никогда прежде меж ними таких
— А ну как я и вправду возобижусь?
— Возобидься! — подзадорил его Баженка. — Погордыбачь, как в Тюмени с Антипкой Буйгой. Ты ведь теперь обозный голова. Тебе все мочно. Дорвался до чужого сундука, родительским наказом пренебрегаешь. Думаешь, в счастливой рубахе родился?
— В какой есть! — не задержался с ответом Кирилка. — Я ее у Бога не крал, она сама на мне взялась! И на обоз я не рвался, вы с Поступинским сами меня к нему подталкивали… Чтобы отцу моему услужить.
— Ишь, как заговорил, — отвалился от стены Баженка. — Да Нечаю Федоровичу услужить — святое дело. Тебе-то за что?.. Эх, Нечаич, Нечаич. Не тем себя тешишь. Не об том говоришь. Тебя Поступинский давно заждался, обоз сдавать, а ты вон он — собой налюбоваться не можешь. На гордыне и не такие, как ты, спотыкались. Я бы на твоем месте старый кафтан надел да к Поступинскому поспешил, да бухнулся ему в ноги, де наставь меня, как ловчей и сохранней обоз в Сургут довести…
— Я — на своем месте, ты — на своем! — отрезал Кирилка. Да и некогда мне переоблакаться. Так пойду!..
Поступинский встретил его отчужденно. Начали они считать коней, грузы, сани, обозников, да все невпопад. Поступинскому кирилкин кафтан мешает, Кирилке — его неодобрительные взгляды. Возревновал опытный служака к молодому паничу, обидно ему стало обоз в праздные руки отдавать. Ведь это он, Иван Поступинский, от Москвы идучи, чуть не вчетверо его прирастил. Был обоз, а стал обозище, намотался, как снежный ком на лепную горсточку. Сколько сил в него вложено, сколько душевного огня и переживаний… В Кирилу Федорова тоже… А он этого не понимает. Изоделся не к месту, мыслями по сторонам блуждает.
Кое-как закончили они расчеты.
— Будь успешен, Кирила Нечаевич, — пожелал напоследок Иван Поступинский. — Зря не заносись… А как будет Тоян на Сургуте государю нашему шертить [336] , брось рядом сю монету, — с этими словами он протянул ему серебряный грош. — Примета такая есть — монету на счастье бросить, дабы сургутский конец нашей дороги с московским началом связать. Скажешь при сем: это от Ивана Поступинского, он де в моем лице все видел и слышал и службу свою честно сослужил…
336
Присяга мусульман на подданство.
Принимая грош у Поступинского, Кирилка хотел подтрунить над ним, де литовской монетой русийские концы не свяжешь, давай московскую, но Поступинский опередил его:
— А кафтан этот до Тоянова слова побереги. На Сургуте он уместней будет. Там ты — не просто ты, там ты — Москва!
Сказал, как припечатал. Пришлось Кирилке спрятать обновки и спешно заняться обозными делами.
А дел много. Надо всех обозников приодеть да приобуть,
— У меня свои плотники есть, — сдуру отказался Кирилка. — Из Меркушинской судостройной слободы прибраны. Мастера! Чего им зря прохлаждаться?
Но Василей Тырков его тот час поправил:
— Бери!.. Своих ты дорогу на Юган ширить пошлешь. Для пищального ходу.
— Так нет же у нас пищали, Василей Фомич!
— Нет, значит будет. По государевой грамоте она от Тюмени нам расписана. А к ней двести ядер железных, да триста ядер свинцовых, да десять пуд зелья [337] , да столько же свинца. На простых санях такие клади не уместишь. Тут крепкие помосты надобны. Да чтобы каждый на четырех полозьях стоял, без опрокидки. Из-за тех помостов и замешкался на Тюмени атаман Дружина Юрьев. Он за нами вдогонку пойдет. Смекни, как лучше для такого случая дорогу с переправами навести. А я тебе проводника хорошего дам…
337
Порох.
Кирилка и рад стараться. Кликнул Афанасия Назарова, уставщика над плотниками: вот тебе дорога, вот проводник. Что хочешь делай, а чтоб завтра тут войсковой обоз пройти мог, не меньше…
Переправу через Туртас Кирилка велел налаживать другому уставщику — Назару Заеву, а Баженку Константинова к ним приставил. Незачем ему на обозном дворе отираться, не в свои дела лезть, поперечничать. Пусть за плотниками дозирает, а не за Кирилкой. Очень уж большую волю Баженка себе взял. Как бы не свалиться под нею…
Едва отбыли из Тобольска плотники, высоко в поднебесье заворочались громы. Как-то вдруг серая темень черною сделалась. И раз, и другой, и третий прожгла ее молния. С новой силой ударил гром, и посыпался на Тобольский город редкий моросящий дождь. Время от времени из него выскакивали градины, но тут же истаивали, прикоснувшись к живому.
— Свят! Свят! Свят! — всполошились обозники. — Видывана ли гроза о сии поры? Кабыть нечистый ее наслал.
— Всякая гроза — от милости божьей, — пробовал урезонить их Иевлейка Карбышев. — Для пользы нашей! — но никто его слушать не стал. Один шепчет: Господи, спаси и помилуй! Другой за свиньею погнался. Зачем? — А она, говорит, солому таскает, бурю накликает. По словам третьего, это не молния по небу пролетела, а змей кому-то деньги понес. Ну прямо одурели все. Только Ивашка Згибнев-Ясновидец здраво рассудил:
— Это Касьян Немилостивый за нами увязался. Сам шатун, а весну у себя сверх сроков держит. Вот она и взыграла.
Гроза утихла так же внезапно, как и началась. Небо вновь просветлело, осевшие от дождя сугробы наполнились зимней голубизной.
— Мокрое время пришло, — затревожился Тоян. — Умный конь к дому спешит, глупый человек медлит.
— Где ты видишь мокрое время, князь? — удивился Кирилка Федоров. — Было и сплыло.
— Нет, — покачал головой Тоян. — Убегать скорее в Сургут надо. Глазам верь, а в седло садись.