Клятва
Шрифт:
От переполняющего экстаза королева едва не потеряла сознание, но он притупился и угас, когда ее Сущность устроилась в новом пространстве и свернулась в саму себя. Обрела долгожданный покой.
Она плотно зажмурила глаза, не решаясь открыть их, не решаясь узнать, сработал ли перенос. А потом до нее донесся едва слышный звук, похожий на бульканье. И воцарилась тишина.
Оглушающая тишина.
Очень медленно она открыла глаза, чтобы посмотреть, что случилось…
…и увидела, как стоит у кровати, глядя в пустые глаза мертвой королевы. В глаза, что когда-то были ее глазами.
Глава
81 год спустя
223 года после революции Правителей
Я стиснула зубы, поскольку голос мистера Грейсона становился все громче, и мне окончательно стало ясно, что его речи предназначаются людям, идущим мимо него, хотя он прекрасно сознавал, что они не понимают ни единого слова.
Каждый день повторялось одно и то же. Мне приходилось слушать эти бесстыдные проявления нетерпимости просто потому, что его магазин стоял прямо напротив ресторана моих родителей, на многолюдном рынке. Он не скрывал презрения к беженцам, заполонившим наш город и принесшим с собой «одну нищету и болячки».
Он говорил им это прямо в лицо, фальшиво улыбаясь, когда они проходили мимо его магазина, и демонстрировал товары, которые надеялся продать. Не считая пренебрежительного тона, откуда им было знать, что хозяин магазина издевался и высмеивал их: ведь он говорил на паршоне, а они явно не были торговцами. Доведенные до нищеты, они шли, опустив глаза, как и положено классу слуг. И хотя эти люди не понимали оскорблений торговца, они никогда не смотрели вверх. Это было запрещено.
Только когда он обращался к ним на всеобщем языке, англезе, они поднимали глаза и встречались с ним взглядом.
— У меня полно отличных тканей, — хвалился он, пытаясь привлечь их внимание и, если повезет, кошельки. — Шелк и шерсть лучшего качества. — А потом, на выдохе, но довольно громко:
— А также обрезки и грязные лоскуты.
Рассматривая поток усталых лиц, наполняющих в этот час рынок, я заметила, что на меня смотрит Арон. Я прищурилась, и уголки моего рта приподнялись в озорной улыбке. «Твой отец — дурак», — проговорила я одними губами.
Он не слышал моих слов, но прекрасно понял, что я сказала, и ухмыльнулся в ответ. Его песчаного цвета волосы стояли торчком. «Знаю», — так же молча ответил он, и на его левой щеке проступила глубокая ямочка. Сверкнули теплые золотистые глаза.
Мама толкнула меня локтем в ребро.
— Я это видела, юная леди. Следи за своим языком.
Вздохнув, я отвернулась от Арона.
— Не волнуйся, я всегда за ним слежу.
— Ты знаешь, что я имею в виду. Я не хочу, чтобы ты говорила такие слова, особенно в присутствии сестры. Ты не такая.
Я вошла внутрь, укрывшись от яркого утреннего солнца. Моя младшая сестра расположилась за одним из пустых столов, болтая ногами, склонив голову и притворяясь, будто кормит сидевшую перед ней старую куклу.
— Во-первых, она не слышала, — возразила я. — Никто не слышал. И кстати, я именно такая. — Я подняла брови, когда мама вернулась в зал и начала протирать столы. — А во-вторых, он действительно дурак.
— Чарлина Харт! — Голос мамы и ее речь сменились на гортанные раскаты паршона, как случалось всегда, когда она теряла из-за меня терпение. Я тут же заработала шлепок полотенцем по ноге. — Ей четыре года, и она не глухая! — Она покосилась на мою сестру, чьи светлые серебристые волосы сверкали в лучах льющегося в окна солнца.
Сестра даже не подняла головы; она привыкла к тому, как я иногда выражаюсь.
— Когда Анджелина подрастет и пойдет в школу, надеюсь, ее манеры будут лучше, чем твои.
Услышав это, я разозлилась. Я терпеть не могла, когда она говорила подобные вещи. Все мы знали, что Анджелина не пойдет в школу. Если она в ближайшие годы не начнет говорить, ей просто не позволят учиться.
Но вместо того, чтобы спорить, я лишь холодно пожала плечами.
— Как ты и сказала, ей всего четыре, — ответила я на англезе.
— Тогда иди отсюда, а не то опоздаешь. И не забудь: после школы — не домой, а сюда. Ты должна нам помогать. — Она сказала так, словно это было чем-то необычным, хотя я работала после школы каждый день. — Да, и пусть с тобой идет Арон. В городе слишком много новых людей, и мне спокойнее, если вы будете вместе.
Я запихнула учебники в старую сумку и присела перед Анджелиной, молча игравшей со своей куклой. Поцеловав ее в щеку, я тайком вложила в ее липкую ладошку конфету.
— Не говори маме, — шепнула я ей на ухо и почувствовала, как ее волосы щекочут мне кончик носа, — или у меня больше не получится таскать их для тебя. Хорошо?
Сестра кивнула, доверчиво глядя на меня прозрачными голубыми глазами, но ничего не ответила. Она никогда не говорила.
Перед самым выходом меня остановила мать.
— Чарлина, ты не забыла паспорт?
Вопрос был лишним, но она задавала его каждый раз, когда я куда-нибудь уходила.
Дернув висевший на шее кожаный ремешок, я продемонстрировала удостоверение личности, спрятанное под рубашку. Теплое пластиковое покрытие было знакомо мне так же хорошо, как собственная кожа.
Я подмигнула Анджелине, еще раз напомнив, что у нас есть общий секрет, и поспешила из ресторана на заполненные людьми улицы.
Проходя мимо магазина напротив, я помахала Арону, давая знать, что он должен встретить меня на нашем обычном месте — небольшой площади по другую сторону рынка.
Я протискивалась сквозь толпу, невольно вспоминая времена, еще до угрозы новой революции, когда город не был таким многолюдным, а на рынке, среди запахов копченого мяса, кожи, мыла и масла, велась обычная торговля. Эти ароматы разносились и сейчас, но теперь к ним примешивался запах немытых тел и отчаяния, поскольку рынок превратился в убежище для изгнанников, несчастных из класса слуг, которых выгнали из дому, когда торговые пути перерезали силы повстанцев. Когда те, кому они служили, больше не могли держать их.