Ключ Лжеца
Шрифт:
– Последний шанс отдать его мирно, Ялан. – Она вытерла ладонью кровь с разбитой губы. Я подумал, не свихнулась ли она от пребывания в тюрьме: мало в ней оставалось сходства с той Карой, которую я знал со времён путешествия на лодке… разумеется если не считать постоянных угроз о жестокой расплате, если будет нарушено её личное пространство… В любом случае я поверить не мог, что за все эти месяцы очарование старого Ялана не зажгло в ней какую-нибудь искорку.
– Кара, милая, да ладно тебе. – Гнусаво сказал я, и поморщился, прикоснувшись к носу.
Каким-то
– Будет лучше, если ты просто… – С этими словами она плюхнулась на землю, изящно сложилась и остановилась в груде юбок, каким-то образом умудрившись мягко поставить фонарь рядом с собой, а нож глухо ударился о пыльную дорогу. Позади неё оказался Хеннан. Выражение его лица было трудно прочесть, с его пальцев свисал носок, наполненный, видимо, песком.
– Ты спас бы Снорри за двадцать двойных флоринов? – Он глянул на Кару, но та не шевелилась.
– У тебя нет двадцати двойных флоринов. – Думаю, прямо сейчас я готов был сделать что угодно за двадцать двойных флоринов.
– Но ты бы спас? – Настаивал он.
– Чёрт возьми, да.
Хеннан сделал шаг назад, встал на колено и открыл носок. На грязь выпала тяжёлая золотая монета, а за ней блестела другая. Похоже, носок был битком ими набит!
– Какого чёрта? – Я вспомнил монеты, которые уронил на пол, когда мертвец схватил меня в камере за шею.
– Всегда бери деньги, – Хеннан слабо ухмыльнулся.
ТРИДЦАТЬ ОДИН
Кара лежала без чувств в тёмном переулке. Без чувств или мёртвая. Снорри сказал мне, что от удара по голове чаще всего умирают, или их мозги сворачиваются набекрень до конца жизни. И хуже того, они могут просто развернуться и попытаться тебя убить, как Ален де Вир тем утром, начавшим весь этот долгий кошмар.
– Она не мертва, – сказал Хеннан.
– Откуда ты знаешь? – Я пристально вглядывался, подняв фонарь, высматривая признаки дыхания.
– Она не поднялась и не попыталась отгрызть тебе лицо.
– А-а. Верно. – Я посмотрел налево, а потом направо по переулку. – Давай уходить отсюда.
Я пошёл, и Хеннан за мной. Какие бы уколы вины я не чувствовал от того, что мы оставляли Кару без сознания в канаве, все они испарились от мысли, что если за нами охотятся мёртвые твари, то сейчас мы отводим их от неё. Кровь, которая всё ещё текла у меня из носа, капала с подбородка и оставляла позади алый след. Я чувствовал, как горячая жидкость с медным привкусом затекает мне в горло, и проглотил её, не задумываясь. Кровь включает заклинание – единственное, что я успел подумать, прежде чем провалился в свою темноту.
Ночь поглощает меня, я мчусь через неё, слепой и беспечный, и ветер дёргает мою одежду. Какое-то бесконечно долгое время нет ничего – ни звука, ни света, ни земли под ногами, хотя я бегу изо всех сил, быстрее, чем было бы безопасно. Меня пронзает укол света – настолько тонкий и острый, что я удивляюсь, почему мне не больно. Я бегу к нему – здесь нет других направлений – и он растёт, становясь всё больше и ярче, и ярче и ещё больше, пока не заполняет всё моё зрение. И теперь уже нет спешки, ни бега, ни движения, только я у окна, опираюсь на подоконник, смотрю наружу, на залитый солнцем город далеко внизу.
– Вермильон выглядит отсюда таким маленьким.
Голос раздаётся из-за моей спины – мальчишеский голос, хотя и с отголосками того человека, которым станет мальчик. Я поворачиваюсь и отшатываюсь. Ребёнок искалечен. Мальчику лет четырнадцать, его руки неестественно вывернуты и плотно прижаты к его телу, запястья изогнуты под мучительными углами, ладони скрючены. Его череп выпирает надо лбом, словно перегруженный мозгами… в точности как…
– Что, Гариус? – девичий голос справа от меня.
– Город отсюда выглядит таким маленьким, словно я могу взять его в ладонь, – говорит он.
– Для меня он так выглядит, когда я там, в самом центре.
Я поворачиваюсь и вижу Красную Королеву – это просто девочка, которой не больше одиннадцати. Выпятила челюсть и вглядывается в залитую солнцем даль.
Гариус кажется равнодушным.
– Но мир, сестра… он кажется большим, где бы я ни стоял.
– Я могу завоевать его, – говорит Алиса, по-прежнему глядя поверх дворцовых стен на улицы Вермильона. – Я могла бы провести свои армии из одного конца в другой.
– Когда повзрослеешь, – говорит Гариус покровительственным тоном старшего брата, – ты поймёшь, как работает мир. Его не завоёвывают мечом. Армии – это последнее средство, когда исход уже предрешён. Деньги – вот кровь Империи…
– Империя разрушена. Она была разрушена прежде, чем мы родились. И ради золота копошатся торговцы, а войны выигрывают солдаты. Ты просто одержим деньгами, потому что отец дал тебе сто крон, а ты их умножил. Тебя это волнует только потому…
– Потому что я рождён калекой, да. – Улыбка Гариуса кажется искренней. – Разрушенным, как империя. Но всё равно, я прав. Деньги – это кровь Империи, и каждой её части, каждого королевства, каждой страны, где есть промышленность, которой хватит, чтобы вооружать и снаряжать существенную армию. Деньги – кровь народов, и человек, который это понимает, который их контролирует – контролирует будущее. Выпусти кровь из страны, и она довольно скоро рухнет.
Они оба оборачиваются в сторону комнаты. Я тоже оборачиваюсь, ослеплённый на миг темнотой после яркого дня.
– Я прав. Скажи ей, что я прав, – Гариус произносит имя, но оно проскальзывает мимо меня, словно специально избегает моих ушей.
Отвечает ему Алиса.
– Он не прав. Решают войны, и когда я стану королевой, то поведу свои армии в Вьену и восстановлю империю. – Хмурый взгляд напоминает мне выражение её лица, когда она смотрела со стен Амерота на войска царя Келджона, меньше десяти лет спустя.