Ключевая улика

Корнуэлл Патрисия

Все они жевали это месиво из загадочного мяса и не смотрели на меня, будто меня там и не было, будто они скрывали какой-то секрет. Я не разговаривала с ними. Не видела их. Я знаю, когда надо никого не замечать, и они знают, что я это знаю. Здесь все всё знают.

Думаю, дело в еде и внимании. Люди убьют из-за еды, даже плохой, и убьют из-за кредита, жалкого «зачета», даже незаслуженного и глупого. Я опубликовала те рецепты в «Инклинге» и не дала кредита, потому что они точно того не заслуживали, да и в любом случае выбор был не мой. Решение принимала не я, и… да, я беспокоилась из-за того, что виноватой сделают меня. Здесь и небольшая провинность становится значительной. Что еще — не знаю. Мой журнал только что вышел — и вот, такая перемена.

Нас

здесь шестьдесят, а микроволновка одна, и мы все готовим одно и то же на Маминой экспериментальной кухне. Мамина экспериментальная кухня — это про меня и мое кулинарное творчество. Так они обо мне отзываются, другие заключенные. Или отзывались. Больше, может, и не будут, пусть даже угощения и моя идея. Без меня, моей изобретательности никаких угощений и не было бы вовсе. Кто бы еще мог придумать такое, когда тут и работать не с чем — все одно и то ж, дерьмо и снова дерьмо.

Берем дерьмо в продмаге. Берем дерьмо в столовке. Говядина и сырные палочки, тортильи и порционное масло — я научила превращать их в поп-стикеры. Печенье «поп-тартс», булочки с ванильным кремом, клубничный «кулэйд» — получаем клубничный торт. Да, теперь его делают все, но только потому, что первой сделала я.

Мне все равно, кто что себе навыдумывал, — рецепты-то мои! Кто кого обучил искусству выемки ванильного крема из булочек? Кто кого научил взбивать этот крем с «кулэйдом», чтобы приготовить розовую глазурь? Кто показал им, как растворять «поп-тартсы» и растирать печенье в воде (воссоздание и обновление, как я постоянно им повторяю), а потом готовить в микроволновке?

Джулия Чайлд Тюремная [36] , вот кто. То есть я. НЕ ВЫ! Я сделала это все, потому что прожила здесь дольше большинства из вас. Мои рецепты стали частью легенды, они стали чем-то вроде цитаты, клише или пословицы, происхождение которой давно забыто, а потому ее растаскивают все, кто только может, и прячут в своих невежественных умишках.

«Хорошего человека найти нелегко» — это не Фланнери О’Коннор [37] придумала, была такая песня. «Дом, разделившийся сам в себе, не устоит» — это не Линкольн, это Иисус [38] . Никто не помнит, откуда что пошло, и все хватают и пользуются. Крадут.

36

Д ж у л и я Ч а й л д — американский шеф-повар французской кухни, соавтор книги «Осваивая искусство французской кухни», ведущая на американском телевидении.

37

О’ К о н н о р Ф л а н н е р и (1925–1964) — американская писательница. Автор «готических» романов и рассказов о сельской жизни американского Юга, одушевленных религиозным пафосом и расцвеченных комическими штрихами.

38

В Евангелии от Марка сказано: «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то; и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот» (Мк. 3: 24–25).

Я делала, что мне говорили, публиковала рецепты — мои рецепты — и не давала кредита никому, включая — вот же ирония! — себя саму. Это меня обманули. Все вы, дующиеся, хмурящиеся, лопающие свою баланду в холодном молчании, как будто это с вами обошлись несправедливо. За вашим столом нет места для меня, потому что его берегут для другой.

Только не думайте, что я не знаю, откуда ноги растут. Леммингов ведут в море. [39]

39

Л е м м и н г и — относятся к отряду грызунов подсемейства полевковых семейства хомяков. Считается, что в отдельные годы, когда численность леммингов очень резко возрастает, зверьки следуют друг за другом или за одним из леммингов — «проводником» к пропасти или берегу

воды, где и гибнут.

Свет гасят в пять. И вновь приходит тьма.

Помня о глазах и ушах за открытой дверью камеры, я ничего не говорю о том, что прочитала, как и о том, что здесь недостает по крайней мере одного блокнота-дневника с записями после 3 июня и, что еще важнее, после ее перевода в блок «Браво». Я не верю, что она вдруг перестала писать, тем более после того, как ее лишили привычного окружения.

В последние две недели она, напротив, должна была писать еще больше, поскольку ничего другого ей и не оставалось в этой крошечной камере, из окна которой не было видно абсолютно ничего, а телевизор показывал плохо. Кэтлин была изолирована от других заключенных и работы в библиотеке, от журнала и доступа к электронной почте. Что такого она могла написать, чего нам не следовало знать? Вопросов много, но я ни о чем не спрашиваю и не говорю о том, как поразила меня метафора про леммингов, которых ведут в море.

Быть может, лемминги — это другие заключенные, и если так, то кто их вел? Я мысленно представляю Лолу Даггет с неприличным жестом в адрес Тары Гримм — вполне возможно, что это она подстрекала стучать ногами по дверям. Дерзкая, агрессивная, несдержанная и недалекая. Кэтлин боялась ее. Но не Лола Даггет виновата в том, что Кэтлин лежит мертвая на кровати. И не из-за Лолы другие заключенные начали избегать Кэтлин в столовой. Откуда в других отсеках могли узнать, что думает или говорит Лола Даггет и с кем она не в ладах? Она точно так же изолирована и заточена в своей камере наверху, как и Кэтлин.

Я подозреваю, что Кэтлин имела в виду кого-то другого, и вспоминаю объяснение Тары Гримм — мол, Кэтлин перевели в отделение строгого режима из-за слуха о том, что она сидит за педофилию. Откуда взялся этот слух? Кто его распустил? Начальница тюрьмы возложила ответственность на других, указав в качестве источника информации телевизор, — кто-то услышал, кто-то подхватил и передал дальше. Я не поверила этому объяснению вчера, в ее кабинете, и не верю сейчас.

Мне кажется, я знаю, кто за всем этим стоит. Кто провоцировал заключенных, раздувал страсти из-за такой мелочи, как благодарность в журнале. В «Инклинге» ничто не делалось без одобрения Тары Гримм. За ней оставалось последнее слово, она решала, какие именно рецепты следует публиковать без указания имен, но заключенные видели в этом неуважение к себе и обижались, а мелкие обиды могут перерастать в открытую вражду. В результате Кэтлин перевели в блок «Браво». Возможно, в своем параноидальном, возбужденном состоянии она решила, что за этим беспрецедентным актом лишения ее свободы, актом, воспринимавшимся, должно быть, как наказание, стоит Лола Даггет. Или, не исключено, кто-то подбросил Кэтлин такую мысль. Возможно, тюремный персонал, вроде надзирателя Мейкона и других, мог дать ей понять, одновременно подшучивая и издеваясь, что угрозы исходят от Лолы. Возможно, угрозы и впрямь имели место, но это не важно. Потому что не Лола убила Кэтлин.

Я не говорю о своих подозрениях Марино, когда он протискивается мимо меня в белом защитном костюме и устанавливает термометр в изножье кровати, чтобы определить температуру воздуха. Второй термометр он передает Колину для измерения температуры тела. Хотя у нас и есть письменные свидетельские показания, в которых зафиксировано время смерти — приблизительно двенадцать пятнадцать, — мы сами рассчитаем его, основываясь на посмертных изменениях. Люди совершают ошибки. Они потрясены случившимся и могут что-то напутать. Некоторые лгут. Не удивлюсь, если в женской тюрьме Джорджии лгут все.

Я осматриваюсь повнимательнее — не обнаружится ли июньский блокнот где-то еще, оглядываю серые стены, оклеенные листочками с написанными от руки стихами и отрывками прозы, о которых Кэтлин упоминала в своих электронных письмах. Стихотворение под названием «Судьба», которое она присылала мне, висит над маленьким стальным столиком, прикрученным к стене. Рядом с привинченным к полу стальным табуретом — еще одна прозрачная пластиковая корзина с нижним бельем, аккуратно сложенной формой, пачками лапши быстрого приготовления и двумя медовыми булочками, должно быть купленными Кэтлин в тюремном магазине. Она говорила мне, что у нее нет денег, потому что она лишилась работы в библиотеке, однако, похоже, покупки все же делала. Хотя, может, они давнишние. Кэтлин ведь пробыла в отделении «Браво» всего две недели. Трогаю булочки пальцем. Они не черствые.