Ключи и замки
Шрифт:
Глава 8. Разлука и злость
Да, мне шёл девятнадцатый год, но я был все тем же неопытным девственником, что и в тринадцать. Я был чересчур высокомерным и спесивым, чтобы позволить себе соблазниться какой-нибудь рабыней или же хорошенькой продавщицей, как делали мои приятели в школе или здесь, в Оссенхофе, да и хотел я одну единственную девушку на свете, все прочие казались мне безобразными и глупыми жабами и только раздражали. Наверное, не существуй Ли в природе, я смотрел бы на этих девушек иначе, я находил бы их привлекательными и с удовольствием проводил бы с ними время.
Но… не существуй Ли, не было бы и меня. То есть, физически я был бы, но это был бы совершенно другой человек. Я получал письма
Я давал ему золото, и он брал его, удивившись только в первый раз. В конце концов я не выдержал и задал вопрос, который волновал меня всерьёз, потому что одной из моих целей была и эта:
– Почему ты не выкупишь свою свободу? Почему остаёшься рабом?
Серафим улыбнулся, взглянув мне в глаза, что было неслыханно, впрочем, так же неслыханно было с моей стороны заговорить с ним, я говорил с рабами только по делу.
– А зачем? – сказал Серафим. – Для чего мне свобода? Быть свободным – это труд и ответственность. Зачем мне они? Забот у меня хватает и без этого.
Я после много раз вспоминал его слова, удивляясь не заключённой в них мудрости, но тому, что эта мудрость родилась в голове какого-то ничтожного Серафима. А сейчас я просто дал ему в руки письмо в самодельном конверте, так же поступала и Ли, мы не хотели, чтобы Серафим прочел хоть строчку. И я очень ценил то, что Ли так делает, что она не доверяет этому красивому садовнику настолько, чтобы не скрывать от него не чувств ко мне, но слова. С другой стороны, получалось, что мы оказываем ему уважение, если полагаем важным хоть что-то скрывать от него, перед рабами не церемонятся.
Поэтому сейчас я просто отпустил его движением руки. Он доставлял письма на удивление быстро, на чем он ездил, как ему это удавалось, было загадкой. Но сейчас я размышлять об этом не хотел. Мы с Ли вели переписку двойным потоком: то письмо, что я читал сейчас было ответом на моё, отправленное в прошлый раз, а то, что только что ушло с Серафимом, моим ответом на ее предыдущее письмо. Это позволяло получать вдвое больше писем и не гонять Серафима впустую.
Ничего особенного Ли и я не писали друг другу, кроме признаний в любви и того, как скучаем и как пресна и пуста жизнь в разлуке, мы описывали эту самую пресную жизнь с ее мелкими бытовыми подробностями. Я сам просил её делать так, я хотел представлять каждый её час, и хотел, чтобы и она представляла меня каждую минуту без неё. И вот сейчас она писала о том, что приехал Всеволод. В прошлый раз, а это было почти сразу после моего отъезда, и тогда меня страшно удивило, что она рассказала о нем: он говорил с ней, предлагал помощь. Сколько я его помнил, он вообще нас не замечал. Но, когда оказалось, что он тут же и уехал, никакой помощи так и не оказав, я успокоился, это было как раз обычно, в его духе. Странно только, что вообще обратил внимание на Ли. И мне это не понравилось. Мне всё не нравилось, что происходило теперь без меня.
Проклятая здешняя казарма нисколько не вдохновляла меня, не нравилась и учеба, вся эта муштра была не для меня. Я привык быть себе хозяином, а тут принуждён подчиняться приказам каких-то бритых дядек. Никто и никогда не говорил мне, что я должен буду готовиться к карьере правителя, как к военной, этого не предполагалось до сих пор, и то, что это же училище окончил Всеволод, ничего не значит для меня, он наследником не считался, им был я. Так что, Всеволод не пример, и почему я сослан в это превосходное учебное заведение для остолопов, я не понимал.
Утро начиналось с дикого обычая побудки с помощью сигнала горна, записанного и включенного ровно в шесть утра. Потом пробежка в любую погоду вокруг территории и зарядка, после душ вместе со всеми этими парнями в общей душевой, и только после завтрак. Я совсем не так привык просыпаться. И не в такой компании проводить своё утро и тем более трапезы.
Чему я должен был тут научиться? Этой дурацкой военной дисциплине? На что она мне? Я был дисциплинирован с раннего детства, меня воспитывали строго, требовали и я выполнял, потому что видел в этом железный смысл: уроки, учёба, занятия спортом, выполнение режима дня. Но здесь чему я мог научиться? Стратегическому планированию боя на примере битв трехсотлетней давности? Ну что за бред? Меня это бесило. Только историю, алгебру и физику я мог изучать спокойно, ну и, черт с ней, физкультуру, поскольку я привык к тренировкам. Если бы не это, я, наверное, уже сбежал бы. Вы спросите, куда? Об этом я не думал, не планировал, потому что пока не собирался. Но если бы задумал, то сделал бы, не сомневайтесь.
Товарищи по учёбе не особенно стремились общаться со мной, тем более дружить. Они все были здесь уже несколько лет, я же только приехал, был чужаком, к тому же высокомерным и холодным, отвечающим на вопросы не глядя и односложно. Не представляю, если бы кто-то так общался со мной, я бы, наверное, взорвался и вмазал. Но кто мог посметь сделать то же со мной? Ясно, что никто. И я это знал. Чтобы я был на равных с другими кадетами, надо было скрыть моё имя, и не только от кадетов, но и от преподавателей, а этого не было сделано в спешке. Или же моя бабушка просто не подумала об этом. Так что я, как настоящий принц, уже из-за этого был изгоем. Но… я никогда и не стремился разрыв между мной и всеми прочими свободными людьми хотя бы сократить, меня устраивало моё гордое одиночество. Теперь, в этом чужом месте, особенно.
В школе Вернигора у меня были приятели, не совсем я дикий зазнайка, и они писали мне электронные письма теперь, и я даже отвечал, правда, всегда мучился с тем, что бы им написать, повторять одно и то же в каждом письме было бы глупо, а рассказывать то, что со мной, действительно происходит, невозможно. Вот я и отвечал на их вопросы и задавал. Хотя… писал я им только потому, что не хотел потерять связь с Вернигором, хотел знать все новости столицы севера. Я понимал, что они со мной «дружат» не потому что я такая интересная личность, но потому что я Вернигор и наследник, а значит, со мной лучше поддерживать отношения, но, полагаю, моя холодность компенсировала их лицемерие, в итоге остались те, с кем у нас были хотя бы общие темы для разговоров и похожие взгляды на мир.
С Ли мы обсуждали книги, просмотренные фильмы, я рассказывал ей о тех предметах, которые вынужден был теперь изучать вместе с науками, к которым имел склонность всегда, она не всегда поддерживала моё упрямое неприятие военных дисциплин. «Не бывает лишних знаний, Слава, ты же знаешь. Ничто из того, что мы узнаём, не мешает, мешает незнание, невежество». Я раздражался, меня злило её всегдашнее желание умиротворить меня и обращаться со мной как с маленьким, или, еще хуже, как с буйным идиотом, будто я сам всего этого не знаю. Я не этого хотел, я хотел её поддержки во всём, даже в моей злости на обстоятельства, которым меня вынудили подчиниться. Но в глубине души я осознавал, что сержусь не поэтому, я злился не на Ли, она заполняла мою душу, кто может сердиться на самого себя всерьёз, я злился на то, что она будто старается отдалиться от меня, заставляя принимать неприемлемое. Да, я противоречил самому себе, и даже осознавал это, но это было оттого, что меня просто захлёстывали чувства.